высокий доход, чем могли обеспечить многие мелкие землевладельцы.26 Характерным примером нового поколения кадровых офицеров был Эрнст фон Барсевиш, сын мелкого помещика в Альтмарке, который в 1750 году был отправлен в Берлинскую школу кадетского корпуса, поскольку его отец не мог позволить себе отправить его в университет, чтобы подготовить к государственной службе. В своих мемуарах Барсевиш вспоминал, что кадетов (а их было 350, когда он учился в школе) обучали письму, французскому языку, логике, истории и географии, инженерному делу, танцам, фехтованию и "военному шашечному искусству" (militärische Zeichenkunst).27
Общий опыт военного обучения и, что еще важнее, активной военной службы, несомненно, способствовал формированию сильного чувства единства духа, хотя это достигалось ужасающей ценой. Некоторые семьи, в частности, стали специализированными поставщиками мальчиков для жертвоприношения на поле боя - например, Ведели, померанская семья, потеряли семьдесят два (!) своих молодых человека во время войн 1740-63 годов. В тех же сражениях погибли пятьдесят три мужчины Клейстов. Из двадцати трех мужчин семьи Беллинг из Бранденбурга двадцать были убиты во время Семилетней войны.
Связь между дворянским статусом и офицерским званием усилилась во время правления Фридриха Великого благодаря практике препятствования продвижению по службе недворян. Хотя король был вынужден принимать простолюдинов на высшие военные должности во время Семилетней войны, когда благородные кандидаты были в дефиците, многие из них впоследствии были вычищены или маргинализированы. К 1806 году, когда офицерский корпус насчитывал 7 000 человек, только 695 были недворянского происхождения, и большинство из них были сосредоточены в менее престижных артиллерийских и технических подразделениях службы.28
Однако эта все более тесная связь интересов с короной не могла уберечь дворянство от последствий социальных и экономических перемен. Во второй половине XVIII века помещичье дворянство вступило в период кризиса. Войны и экономические потрясения 1740-х и 1750-60-х годов, усугубленные государственным манипулированием рынком зерна через систему магазейнов и демографической перегрузкой из-за естественного увеличения числа помещичьих семей, привели к тому, что землевладельческий класс стал испытывать все большее напряжение. Резко возросла задолженность юнкерских поместий, что во многих случаях привело к банкротству или принудительной продаже, часто простолюдинам с наличными деньгами. Все более частый переход поместий из рук в руки ставил под сомнение целостность традиционной сельской социальной структуры.29
Король не относился к этому вопросу легкомысленно. Фридрих II был более социально консервативен, чем его отец. Дворяне были единственной корпоративной группой (по мнению Фридриха), способной служить офицерами в армии. Отсюда следовало, что стабильность и преемственность дворянской собственности имели решающее значение для жизнеспособности фридериковского военного государства. Если Фридрих Вильгельм I сознательно стремился ослабить социальное превосходство дворянства, то Фредерик проводил политику сохранения. Важнейшей задачей было предотвратить переход дворянских земель в недворянское владение. Были предоставлены щедрые налоговые льготы, специальные денежные подарки семьям, оказавшимся в затруднительном финансовом положении, и усилия - в основном тщетные - по предотвращению чрезмерного закладывания помещиками своих имений.30 Когда эти меры не помогли, инстинктивной реакцией Фредерика стало ужесточение государственного контроля над продажей земли, но это оказалось контрпродуктивным. Контроль за передачей собственности предполагал агрессивное ограничение свободы распоряжения имуществом. Таким образом, администрации пришлось примирять противоречивые приоритеты. Она хотела восстановить и сохранить достоинство и экономическую стабильность дворянской касты и в то же время стремилась достичь этого, ограничивая основные свободы класса землевладельцев.
Поиск менее интервенционистского и противоречивого метода поддержки дворянских интересов в конечном итоге привел к созданию сельскохозяйственных кредитных союзов (Landschaften), финансируемых государством и предназначенных исключительно для юнкерских семей. Эти учреждения выдавали ипотечные кредиты по субсидированным процентным ставкам больным или задолжавшим семьям землевладельцев. Отдельные кредитные союзы были созданы для каждой провинции (Курмарк и Ноймарк в 1777 году, Магдебург и Хальберштадт в 1780 году, Померания в 1781 году). Интересно, что идея использования подобных учреждений для консолидации дворянских землевладений, по-видимому, принадлежит простолюдину, богатому берлинскому купцу Бюрингу, который изложил свои идеи королю во время аудиенции 23 февраля 1767 года, хотя в ряде провинций уже давно существовали традиции финансовой самопомощи дворянских корпораций.
Поначалу кредитные союзы были очень успешны, если судить по быстрому росту стоимости их аккредитивов, которые вскоре стали важным средством финансовых спекуляций. Кредиты кредитных союзов, безусловно, помогли некоторым больным поместьям повысить производительность труда. Но требование закона о том, что кредиты должны быть связаны с "полезными улучшениями в поместье", часто трактовалось очень вольно, так что субсидированный государством кредит использовался на цели, которые мало способствовали консолидации дворянского землевладения. Кредитных союзов в любом случае было недостаточно для решения назревающей проблемы задолженности во всем сельском секторе, поскольку землевладельцы, у которых заканчивался дешевый кредит в ландшафтах, просто обращались к другим кредиторам. К 1807 году, когда в совокупности кредитные союзы держали 54 миллиона талеров ипотечных долгов, еще 307 миллионов талеров помещичьих долгов держали буржуазные кредиторы.31
Как следует из этих событий, отношения между юнкерами и суверенным домом теперь повернулись по кругу. В XVI веке именно юнкеры поддерживали курфюрстов на плаву; к последней трети XVIII века полярности их взаимозависимости изменились на противоположные. Некоторые историки говорят о "компромиссе власти" (Herrschaftskompromiss) между короной и юнкерами, результатом которого стало укрепление господства государства и традиционных элит за счет других сил в обществе. Проблема с этой метафорой заключается, во-первых, в том, что она подразумевает, что в какой-то момент обе "стороны" договорились о некоем стабильном разделении власти. Но на самом деле все было наоборот. Отношения между короной (и ее министрами) и различными провинциальными дворянами были постоянными трениями, конфронтациями и переговорами. Вторая проблема тезиса о "компромиссе власти" заключается в том, что он преувеличивает стабилизирующий потенциал сотрудничества между государством и традиционными элитами. Правда заключается в том, что, несмотря на все усилия, корона и ее министры оказались совершенно неспособны остановить процессы социальных и экономических перемен, которые меняли облик сельского общества в прусских землях.
ПОМЕЩИКИ И КРЕСТЬЯНЕ
Обработка земли была уделом большинства жителей немецкой Европы в XVIII веке. Обрабатываемые земли составляли около трети всей поверхности земли, и примерно четыре пятых населения зависели от сельского хозяйства.32 Таким образом, властные отношения, регулирующие владение и эксплуатацию земли, имели огромное значение не только для производства питания и богатства, но и для политической культуры государства и общества в целом. Коллективная власть дворянства над сельским обществом Бранденбурга-Пруссии лишь отчасти коренилась в его контрольной доле земельных богатств. Существовал также важнейший правовой и политический аспект. Начиная с середины XV века юнкерам удалось не только реструктурировать свои земельные владения таким образом, чтобы лучшие пахотные земли перешли к лордам, но и дополнить свое экономическое преимущество политическими полномочиями, позволявшими им осуществлять прямую власть над крестьянами в своих поместьях. Например, они получили право запрещать крестьянам
