Хорошо налаженная контрразведка информировала «батьку» обо всём, вплоть до деталей и мелочей; информаторы были всюду. Настораживало одно – не поступала информация из полка Павловского. Булак-Балахович жаловался брату:
– Юзеф, у Павловского в полку своя контрразведка работает лучше нашей. Этот штабс-капитан Гуторов опасный человек.
– Так в чём дело, Стас? Только прикажи, заживо зарою этого Гуторова.
– Не время. Обождём пока. Думаю, он нам ещё пригодится. Толковый, знаешь ли, парень.
Павловский продолжал относиться к Булак-Балаховичу с недоверием, некоторой опаской, но подчинялся беспрекословно, порядок в полку держал строгий. Его часто звали к комдиву на обеды и ужины, где бимбер лился ручьём, а стол ломился от мясного изобилия. В этих гуляниях зачастую принимали участие польские генералы и офицеры. Как-то во время очередного обильного ужина изрядно подвыпивший польский бригадный генерал громогласно заявил, обращаясь к Булак-Балаховичу:
– А вы знаете, пан Станислав, ходят слухи, что в случае удачных действий вашей дивизии на фронте, пан начальник Пилсудский может присвоить вам чин бригадного генерала.
Булак-Балахович улыбнулся, но смолчал. Сидевший рядом Павловский нагнулся к уху поляка и громко «зашептал»:
– Видите ли, пан генерал, наш командир дивизии и так состоит в чине русского генерал-майора, но третьего дня пан Пилсудский присвоил ему чин бригадного генерала Войска Польского.
Поляк смутился, покраснел, но быстро овладев собой, прокричал, поднимая полный стакан бимбера:
– Виват пану генералу! Виват!
12
Накануне Пасхи, 9 апреля, в штабе дивизии объявился человек-легенда – Борис Викторович Савинков. После подавления Красной армией и органами ВЧК организованных им антисоветских мятежей и скитаний по европейским столицам он вместе с остатками разгромленного ВЧК «Союза защиты родины и свободы» обосновался в Варшаве. Он не нашёл общего языка ни с Колчаком, ни с Деникиным и Врангелем, ни с Юденичем. Генералы не желали иметь с Савинковым дело не столько в силу их монархических взглядов, сколько из-за нежелания связываться с бывшим эсером-террористом и, по их мнению, политическим авантюристом и пройдохой. Между тем ему удалось наладить отношения с лидером партии «Fasci italiani combattimento» (Итальянский союз борьбы) Бенито Муссолини, президентом Чехословакии Томашем Масариком, а главное – с Пилсудским. Савинков создал в Варшаве «Эвакуационный комитет», вскоре преобразованный в «Русский политический комитет», и развернул кипучую деятельность по формированию воинских частей из оказавшихся в Польше русских солдат и офицеров. Под знамёнами Польши он стремился сформировать новую русскую армию. Деньги на это он получал во французском и польском генеральных штабах.
Савинков не скрывал своей цели – любыми путями и средствами уничтожить власть большевиков. Для этого он пытался объединить под своими знаменами несовместимые в идейно-политическом отношении силы. Под его финансовым и политическим крылом формировались военные группировки генералов Б. С. Пермикина и В. А. Трусова, признававших верховное командование генерала П. Н. Врангеля и стоявших за «единую и неделимую Россию». Он вёл переговоры о совместной борьбе против Советов с генералами Украинской народной республики Ю. Тютюнником, М. Омельяновичем-Павленко, М. Безручко и предводителями разрозненных партизанских отрядов организации белорусских националистов «Зеленый дуб». Наконец, Савинков прибыл в не подчинившийся Врангелю и перешедший на службу полякам отряд генерала С. Н. Булак-Балаховича.
О чём говорили Савинков и Булак-Балахович Павловскому, было неизвестно. Но по тому, с какими довольными лицами они вышли к постному столу, стало ясно – согласие достигнуто. Савинков, одетый в отлично сшитую «тройку» из дорогого материала, с ухоженной бородкой-эспаньолкой, выглядел, словно богатый бизнесмен или процветающий политик. Его глаза лучились добрым и благожелательным светом. Только внимательный человек мог заметить, что взгляд этих сияющих глаз был цепким, жёстким и, словно радар, всеохватывающим, а в тонких губах притаилась почти незаметная чёрточка иронии и недоверия. Он поднял бокал и пафосно заявил:
– Господа! Сегодня, накануне Святой Пасхи, мы решили, что героическая дивизия Станислава Никодимовича станет основой новой, современной, лишённой монархических рудиментов, подлинно народной русской армии! Мы сокрушим хребет большевистской гидре! За победу, господа!
Есаул Тимофеев, сидевший за столом по правую руку от Павловского спросил:
– Интересно знать – под каким же знаменем нас поведут освобождать несчастную Матушку-Рассею? Под бело-красным, польским, жёлто-блакитным или бело-красно-белым [22]?
Павловский усмехнулся.
– А не всё ли нам равно, Егор Иваныч, под каким знаменем краснозадых бить?
– Не скажите, господин полковник, тут дело серьёзное. Либо мы идём освобождать Россию, тогда под триколором. Либо завоёвывать. Тогда, ваша правда, цвет не имеет значения. Хотелось бы освобождать.
Савинков был прекрасным организатором. Вскоре в дивизию, стоявшую в древнем Люблине, стали прибывать солдаты и офицеры, впроголодь содержавшиеся поляками в лагерях интернированных. Их отмывали в бане, подлечивали в лазаретах, откармливали, обмундировывали, распределяли по полкам, дивизионам, эскадронам. К началу мая в дивизии насчитывалось восемь тысяч штыков и три тысячи сабель. Французы и поляки с избытком обеспечили дивизию оружием и боеприпасами, обмундированием и обувью, продовольствием и медикаментами. Полк Павловского доукомплектовали офицерами и нижними чинами, ранее воевавшими в драгунских, гусарских, конно-егерских частях, и казаками.
В начале мая Павловский попросил у Булак-Балаховича разрешения отлучиться на несколько дней.
– Хочу немного развеяться, больше года на фронте. Да и приодеться надо бы. Пообносился за войну, кроме военной формы ничего нет. И разрешите взять штабс-капитана Гуторова? Земляк всё же.
Булак-Балахович дал недельный отпуск, и офицеры отправились в освобождённый от красных Минск. Город, словно потревоженный улей, гудел и стонал от топота польских маршевых батальонов, шагавших на фронт, грохота артиллерийских упряжек, тыловых фур, криков полевых жандармов, пытавшихся регулировать движение, многоголосья тревожно сновавшего местного населения, неуверенного ни в настоящем, ни в будущем… На улицах было грязно. Дворники отсутствовали. На неубранных кучах конского навоза и зловонных канавах вдоль тротуаров пировали зелёные мухи. Прошедшие майские ливни не отмыли запущенный город.
По улицам праздно шаталось много русских офицеров в форме и при оружии. Польские военные отдавали им честь. Из десятков еврейских духанов, шинков, кабачков, рюмочных шёл чад от подгоревшего несвежего мяса и лука. У дверей переминались с ног на ногу зазывалы в грязных фартуках, хватавшие за руку прохожих.
– Ваши высокоблагородия! Вам таки не найти лучшей кухни в городе. Имеем вам предложить тающее во рту жаркое из кошерной телятины. Нашим бимбером лучшие пилоты мира сочтут за честь заправлять свои аэропланы…
Павловский с Гуторовым долго плутали по городу, сторонясь подобных заведений, стараясь найти относительно приличный отель, а в нём – сносный ресторан. Уже под вечер они, уставшие и голодные, остановились в гостинице «Гарни», что на углу Захарьевской и Богадельной. Павловский вспомнил, что Савинков как-то рассказывал ему об этом отеле. В 1908 году в минской тюрьме сидел эсер Ерохов. Боевики готовили его побег. Связь между организаторами побега и тюрьмой поддерживала гимназистка Вера Холмская, чья семья проживала в отеле. Холмская была невестой Ерохова. Побег провалился. Когда нагрянули жандармы, девушка выбросилась с четвертого этажа на булыжную мостовую и разбилась. Между тем Савинков хвалил отель и расположенный в нём ресторан.
Помылись, побрились и отправились ужинать. Как ни странно, кухня в ресторане и вправду оказалась на высоте. Равно как и обслуживание, и чистота накрахмаленных скатертей, и свежий воздух, приносивший из открытых форточек запах цветущих садов… Офицеры заказали жареную утку с капустой и драники со сметаной. На закуску взяли картошку с селёдочкой и лучком, а по совету весьма обходительного немолодого официанта – жаренный на топлёном масле ржаной хлеб, посыпанный рубленым чесноком и накрытый тоненькими ломтиками нежно-розового сала. Польская водка «Wyborova» оказалась весьма неплохой, поэтому заказали ещё пару бутылок в прозапас. Выпив и плотно закусив, офицеры закурили, стали оглядывать заполнявшийся зал.
