120 000 человек). Польские уланы вошли в Житомир на второй день наступления; сам Киев был достигнут польскими и украинскими частями 7 мая 1920 года; затем был создан плацдарм на левом берегу Днепра; железнодорожная линия на север до удерживаемого поляками Минска оказалась под угрозой, как и Черкассы (и путь на Одессу) на юге. Это вызвало некоторое замешательство в красном командовании, и 10 мая 1920 года Троцкий вызвал из Гомеля заместителя председателя Реввоенсовета Республики Е.М. Склянского:
Мы потеряли много времени в отношении Западного фронта. Административный аппарат слаб, армейские командиры и комиссары ниже среднего уровня. И все же против нас впервые действует регулярная армия, руководимая хорошими техническими специалистами. Лучшие армейские командиры должны быть взяты со всех фронтов и направлены сюда в качестве дивизионных командиров. Имеющихся дивизионных командиров назначить командирами бригад, членов военно-революционных советов - бригадными комиссарами и так далее, разъяснив от имени Военно-революционного совета Республики и ЦК партии, что это не понижение в чине, а вытекает из необходимости противопоставить силе противника энергичную и умелую организацию. Слабым местом являются младшие командиры, особенно в артиллерии. Необходима спешка, чтобы наверстать упущенное время.
И все же, несмотря на почти паническую перестановку кадров, через неделю на Юго-Западном фронте (под командованием А.И. Егорова), который был усилен 1-й Конной армией Буденного, освобожденной для действий в других местах после разгрома ВСЮР на Северном Кавказе, был дан приказ о грандиозном контрнаступлении красных. В действительности фронт Егорова был готов начать собственное стратегическое наступление на Польшу как раз в тот момент, когда поляки нанесли удар: в результате столица Украины была захвачена советскими войсками 13 июня 1920 года (Житомир и Бердичев уже пали под ударами конницы Буденного 8 июня, освободив тысячи красных пленных для возвращения в строй), а Юго-Западный фронт после этого неуклонно продвигался на запад, к Львову.
На севере (на Западном фронте) перспективы Красной армии также казались радужными, поскольку Совнарком (12 июля 1920 года) заключил с литовским правительством союз о совместных действиях против поляков (Московский договор). Пилсудский надеялся привлечь литовцев, в частности, к своим федеративным планам, но воинственное отношение к Литве консервативной оппозиции в Польше (особенно национал-демократов во главе с Романом Дмовским) подорвало его. В равной степени либеральное литовское правительство в Каунасе не одобряло романтическое и, как им казалось, устаревшее влечение литовской шляхты к Польше. Польско-литовские (и польско-союзнические) отношения особенно ухудшились после так называемого "Сейнского восстания" в этнически смешанном регионе Сейны (Сейнай) в августе 1919 года, когда поляки восстали против литовских властей, претендовавших на управление регионом. Немецкие войска, оккупировавшие территорию во время Первой мировой войны, в июле-августе 1919 года отошли и передали управление литовцам (не доверяя полякам как союзникам французов), но прибывшие представители союзников провели демаркационную линию ("линию Фоша", 27 июля 1919 года), по которой большая часть спорного района Сувалки (Сувалкай) отходила к Польше, и потребовали, чтобы литовская армия отошла за нее. Литовцы, жалуясь на то, что линия Фоха была согласована на переговорах между союзниками и поляками в Париже, на которые не был аккредитован представитель Литвы, подчинились лишь частично, отказавшись, в частности, оставить Сейны (где население делилось практически поровну между поляками и литовцами, а семинария сыграла ключевую роль в национальном возрождении Литвы в XIX веке). Затем, 23 августа 1919 года, около 1000 польских иррегуляров (во главе с Адамом Рудницким и Вацлавом Завадским) начали восстание. Хотя Пилсудский, помня о хрупкости своего проекта Мендзыможе, советовал воздержаться от восстания, вскоре после этого прибыли регулярные польские войска 41-го пехотного полка и оттеснили литовцев за линию Фоша. Отсюда, в значительной степени, и договор Литвы с Москвой.
Таким образом, нейтрализовав потенциальную угрозу со стороны Литвы, огромная группа войск под командованием Тухачевского (в составе 3-й, 4-й, 15-й и 16-й Красных армий) предприняла молниеносное наступление, в результате которого были взяты Минск (11 июля), Вильно (14 июля) и Гродно (19 июля 1920 года). Это имело множество положительных последствий для Красной армии: оно открыло прямые коммуникации с новым советским союзником, Литвой; разблокировало главную железнодорожную линию на Варшаву из Петрограда; изолировало левый фланг польской армии от потенциального союза с латвийской армией (тем самым побудив правительство Улманиса подписать советско-латвийский Рижский договор 12 августа 1920 года); и, наконец, позволило советскому Западному фронту отбросить польские войска за реку Буг 1 августа 1920 года, а затем продвигаться к Варшаве и Висле, которая была достигнута всего через две недели.
Все это было сигналом глубоких революционных намерений: 11 июля 1920 года союзники предложили провести польско-советскую границу (так называемую "линию Керзона") по аналогии с прусско-русской границей 1797 года, но 17 июля 1920 года это предложение было решительно отвергнуто советским правительством, которое чувствовало продолжающиеся беспорядки в Берлине (недавний, В марте 1920 года неудавшийся правый путч Каппа был истолкован как "корниловское дело Германии", то есть как прелюдия к "германскому Октябрю"), и на него с нетерпением смотрели делегаты Второго съезда Коминтерна в Москве. Волнение в Москве было сильным: "Мы все с удовольствием следили за ответом Красной армии на агрессию Пилсудского, и смелый марш Тухачевского на Варшаву наполнял нас всех надеждой", - вспоминал французский коммунист Альфред Росмер, проживавший в то время в советской столице. Однако в этот момент, когда Берлин находился всего в 400 милях к западу от, казалось бы, неудержимой Красной армии на Висле, а части 3-го кавалерийского корпуса Г.Д. ("Гая") Гая к этому моменту действовали к западу от Варшавы и к югу от Данцига, всего в 200 милях от Берлина, и когда вся Европа затаила дыхание, судьба войны начала, как ни странно, складываться в пользу поляков.
Вопреки надеждам коминтерновских делегатов в Москве, которые, подобно Розмеру, с нетерпением разворачивали красные флаги на запад, к Берлину, на большой карте Европы, польские рабочие и крестьяне сплотились ради национального дела и оказали сопротивление русскому вторжению, а не бросились подписывать братский союз со своими советскими братьями "над трупом польской буржуазии", как предсказывал Троцкий еще в апреле. Действительно, по мере продвижения советских войск десятки тысяч патриотов-добровольцев пополнили ряды польской армии к середине августа по меньшей мере до 120 000 человек (что равнялось совокупной численности Западного и Юго-Западного фронтов красных), а советские командиры могли по пальцам пересчитать количество поляков, перешедших на сторону большевиков. На этом этапе Польше очень помогло реанимированное участие союзников (в том числе польско-американской добровольческой эскадрильи Костюшко и французской военной миссии под командованием генерала Максима Вейгана, в которой служил Шарль де Голль), которое смешивало символическое с оперативно решающим. Между тем, весомое преимущество защитникам дало легкомыслие,
