у них будет жезл – и значит, люди с далекой планеты смогут следить за взрослением человечества…
* * *
На следующий день я пришла на работу позже. После вчерашней презентации я могла себе это позволить.
И прямо в холле я встретила Розу Витальевну.
Она была бледна и растерянна. Тут же подтянулись сотрудники.
– Я из больницы, куда увезли Арсения Павловича, – ответила Роза на наш невысказанный вопрос.
– Ну и как он? – поинтересовалась Варвара Тихоновна.
– Ужасно! – честно ответила Роза. – Жить будет, по словам врачей, никакой опасности для жизни больше нет, но чем такая жизнь… никого не узнает, собственного имени не помнит, не говоря уже о месте работы… Когда его спрашивают, какой сейчас год, говорит – четыре тысячи пятьсот семьдесят девятый… в общем, безнадежен.
Вокруг Розы уже собралась половина сотрудниц музея. Роза оглядела всех и припечатала:
– В общем, девочки, будет у нас новый директор!
Все разошлись по своим рабочим местам переваривать новости. А я поднялась в зал, где были выставлены египетские экспонаты.
Меня словно призывал туда какой-то неслышный, но могущественный голос.
Войдя в зал и убедившись, что там нет ни души, я подошла к статуе писца Аменемхета.
Писец смотрел на меня благосклонно.
Я протянула руку к свитку в его руках и вытащила из него жезл.
И тут же ощутила исходящее от него тепло. Тепло и силу.
Прежде я уже держала этот жезл в руках – но тогда я была не одна и озабочена происходящим. Теперь же я смогла сосредоточиться на своих ощущениях…
И со мной произошло что-то удивительное.
Воздух вокруг меня задрожал, как в жаркий день над раскаленным асфальтом, заискрился, а потом…
Казалось, в следующую секунду я покинула не только этот музейный зал, не только наш город, но и саму нашу планету, больше того – я покинула собственное тело. Моя душа, моя сущность перенеслась в другой, необыкновенный и прекрасный мир. У меня не было слов, чтобы описать этот мир – он искрился, цвел, переливался всеми цветами радуги… да что там – радуга! В ней всего семь цветов, а этот мир сиял сотнями, тысячами удивительных цветов и оттенков, для которых не было подходящих слов в человеческом языке!
И это цветение, эта радость, это сияние окутали меня, как облако, а потом пронизали меня, стали мной… я слилась с этим чудесным миром, стала его частицей… я понимала, что он говорит мне, и отвечала ему на том же языке…
А потом… прошло много, очень много времени – и сияющий мир осторожно, бережно отпустил меня, отстранился.
Я вернулась в наш мир, на нашу планету, в наш город. Я снова стала собой, я стояла посреди музейного зала с жезлом в руках…
Я взглянула на часы – и с изумлением поняла, что прошло меньше минуты с тех пор, как я взяла жезл в руки. А мне показалось, что я прожила целую жизнь.
Мне было мучительно жаль расставаться с тем чудесным миром – но в то же время я понимала, что должна жить своей собственной жизнью, а тот мир… что ж, теперь я знаю, что он есть – и это придаст мне терпения, сил и надежды.
А еще я поняла, что за прошедшую минуту стала другим человеком – сильнее, мудрее, решительнее, чем прежде.
И это я – жалкая ошибка природы, человек, который по всем законам не должен был появиться на свет, это я – генетический сбой, кривая, изломанная хромосома, гнилая веточка от гнилого же, насквозь прогнившего дерева!
Значит, все-таки есть что-то такое во мне, раз этот чудесный мир принял меня. Меня, а не тех людей, которые хотят с помощью жезла достичь власти или денег. Или небывалого могущества. Ничего этого жезл им не даст, уж я-то знаю точно. Но все равно его нужно от них охранять.
Мне было жаль расставаться с жезлом – но я поняла, что это необходимо. И пока вложила его на прежнее место – в каменный свиток в руках египетского жреца.
* * *
Я вернулась на свое рабочее место. Там меня снова встретила Роза Витальевна. Она с удивлением посмотрела на меня и спросила:
– У тебя что, новая косметика? Ты очень хорошо выглядишь. Где купила?
– Да нет, просто выспалась.
– Не хочешь, значит, говорить… тут тебе, кстати, адвокат какой-то звонил.
– Адвокат? Какой еще адвокат?
– Я записала фамилию… подожди секунду…
И в это самое время телефон на ее столе снова зазвонил.
Она сняла трубку, послушала и протянула трубку мне, округлив глаза и прошептав:
– Это его секретарь!
Я пожала плечами и взяла трубку.
– Аманда Артуровна? – произнес незнакомый женский голос.
Мне хотелось отречься от ненавистного имени, но вдруг это что-то важное? И я честно ответила:
– Да, это я.
– Вас беспокоит помощник адвоката Амонова. Арам Арменович настоятельно просит вас приехать в его кабинет по такому-то адресу.
– А по какому вопросу?
– К сожалению, ничего не могу сказать вам по телефону. Арам Арменович сообщит вам все лично. И паспорт, пожалуйста, возьмите.
Незнакомка еще раз повторила адрес адвоката и повесила трубку.
– Ну, кто это? – Роза сгорала от любопытства. – Адвокат? По какому вопросу?
– Да понятия не имею! – отмахнулась я. – И вообще, мне уйти нужно!
– Ладно уж, пользуйся, что начальства пока над нами нет!
* * *
Дом, в котором находилась контора адвоката Амонова, не внушал доверия. Это было так называемое точечное здание советских времен – пятнадцатиэтажная башня квадратного сечения, с двумя подъездами. Стены здания облупились, двери подъездов были покрыты выразительными надписями, и около них тусовались молодые люди явно криминальной наружности.
Меня они, однако, пропустили без слов.
Я вошла в подъезд, поднялась на второй этаж и нашла-таки дверь, на которой висела табличка «Адвокат Амонов А. А.».
Не успела я нажать на кнопку звонка, как дверь распахнулась.
Я оказалась в небольшой приемной, где за столом сидела кудрявая брюнетка, похожая на дрессированного пуделя.
– Аманда Артуровна? – осведомилась брюнетка простуженным голосом.
– Да, это я, – созналась я, мысленно отметив, что к адвокату Амонову не стоит очередь клиентов.
– Проходите, Арам Арменович ждет вас!
Я вошла в кабинет.
За большим черным столом, казалось, высеченным из глыбы гранита, сидел маленький лысый человек. Я подумала, что он, должно быть, только что приехал с какого-то тропического курорта – до того обгорелое у него было лицо. Прямо как печеная картофелина.
Одет он был в хороший светло-серый костюм, но костюм этот на нем сидел как-то неловко, словно был с чужого плеча. Кажется, он
