Я понимаю, что это важно… может, если я скажу, так найдут этих сволочей!..
Я бы сама их своими руками задушила, сказала она, глядя на меня мокрыми глазами. На кусочки бы, на медленном бы огне, сказала она и снова бессильно наморщилась.
Я невольно вспомнил Василису Васильевну. «Я бы его, мерзавца!.. На кусочки бы подлеца!.. На медленном огне бы!..»
Но Лена не могла сообщить следователю имён. Или ещё чего-нибудь там. Потому что Шура ей ничего, как она теперь с удивлением обнаруживала, о себе не рассказывал. Ведь такой был открытый всегда… такой, ну… радушный, добрый… а мне, с горестным удивлением сказала она, ничего о себе не рассказывал.
Для неё это было неожиданное и неприятное открытие.
Что она должна подумать? Что ей остаётся думать? Если бы он был жив, она бы спросила… и уверена, что всё бы как-то разъяснилось, как-то иначе стало бы всё выглядеть.
А сейчас что ей остаётся? Что он считал её чужим человеком, так, что ли?.. так, что ли, мне думать теперь, спрашивала она, вытирая слёзы.
Я не знал, что сказать. Повторял одно и то же: ну что ты, ну хватит, ну ладно тебе, что ты в самом деле.
На фоне этого другое обстоятельство её как-то и не очень задело: что на Шуриных карточках не оказалось денег.
Вот о чём говорили за столом. Что с карточек всё пропало. Ну да.
Карточек было много. Разных банков, некоторые золотые и даже платиновые, они лежали в особом кляссере в верхнем ящике стола. Шура не раз собирался записать PIN-коды к некоторым, чтобы она в случае чего могла воспользоваться. Но до дела руки не дошли. Это её совершенно не волновало: деньги на житьё всегда были, и карточка своя у неё тоже была, даже несколько, так что проблем не возникало. Она совершенно не сосредоточивалась на том, знает она коды его карточек или не знает. И что Шура собирается в этой связи сделать, её тоже не интересовало.
А теперь на счетах сущие копейки. Разве что за хлебом сходить.
Через полгода, сказала она, я смогу в установленном законом порядке, но…
Окно кухни смотрело на тёмный парк, слева светился окнами большой дом.
Мы молчали.
Застроят, наверное, парк-то, печально предположила Лена. Всё застраивают.
Может, и застроят, согласился я.
А может, и нет, сказала она.
Из прихожей доносились голоса — преимущественно возгласы прощания.
Мне странно было её утешать — ну, точнее, стоять с ней на кухне и слушать, как она всего этого не ожидала. И как она его любила. И как была уверена, что он её тоже любит.
Что касается последнего, у меня были большие сомнения. Которых я, понятное дело, не пытался высказать, наоборот, тщательно скрывал.
Похоже, ей и правда не с кем было всё это время поделиться — ну, с матерью, конечно, она могла, но ведь с матерью, как бы ни были близки, обо всём не поговоришь.
Она рассказывала всё подряд. И как познакомились, и как начинались их отношения, и как они ссорились, и как мирились, и как он её не понимал, и как она его не понимала, и как она временами его прямо ненавидела, и как им было хорошо, и как она всё бы отдала, чтобы хоть на минуточку это вернулось.
В какой-то момент я помимо воли увидел его её глазами.
Наверное, я даже со стороны заметно помрачнел: взглянув на меня, Лена виновато сказала, что вот она упала мне на уши, а я этого совершенно не заслуживаю. Очень мне надо слушать её жалобы, но спасибо, что всё-таки выслушал. И что она больше не будет, ведь всё равно теперь уж ничего не поделаешь. А слова они и есть слова, ей, слава богу, и кроме слов есть о чём подумать и чем жить.
Да ну, сказал я, что ты, ничего такого, просто я тоже задумался, вот и всё.
О чём, спросила она, я не ответил, она не настаивала, понятно было, что всё это тоже просто слова.
Не знаю, о чём я там задумался, ни о чём я особенно не задумался. Просто подумал, что ведь и правда такое может быть, и правда похоже, что он её любил… хотя это, конечно, ни в каких отношениях не меняет дела.
Что уж теперь, сказала Лена. Надо о будущем думать.
Ну да, согласился я, конечно. У тебя Сонечка растёт, тебе придётся о будущем думать.
Ну да, грустно сказала Лена, о будущем. Жалко, что мы ничего о нём не знаем.
Я хотел возразить, что уж одно-то мы знаем точно: когда-нибудь и оно станет прошлым.
Но промолчал.
