Теперь эта новая красота, к которой я тянусь, предстает передо мной в более резком свете: она восхищает меня; я спешу овладеть ею, оторваться от всего, что могло бы удержать меня в безропотном спокойствии; я слышу не зов родных, а только зов отечества, не грохот страшного оружия, а только благодарность, которую посылает мне отечество. Я присоединяюсь к другим, которые образуют стену вокруг беззащитного [короля]. Возможно, меня снесут, довольные тем, что я дал возможность другому занять мое место. Я следую принципу, что часть должна быть, когда это необходимо, потеряна, чтобы сохранить целое.75
Смерть в бою была важной темой и для Кристиана Эвальда фон Клейста, поэта, драматурга и меланхолика, который также служил офицером в прусской армии. В 1757 году он написал стихотворение в форме надписи для могилы майора фон Блюменталя, друга, погибшего во время стычки с австрийскими войсками у города Остриц в Верхней Лужице. В ретроспективе его стихи, посвященные павшему майору, приобретают особую остроту, поскольку они словно предвещают смерть самого Клейста, наступившую всего восемнадцать месяцев спустя в результате ранения, полученного в битве при Кунерсдорфе:
Смерть за родину достойна
Вечное почитание!
И с какой радостью я умру.
Эта благородная смерть -
Когда судьба призовет меня.76
Впоследствии Клейст стал ранним прототипом павшего поэта-патриота - его поэзия и его смерть слились воедино и стали частью одного произведения. Стихи наделяли смерть уникальным смыслом, превращая ее в добровольный и осознанный акт, а смерть окутывала писания и повествование о его жизни мерцающим ореолом жертвенности.
Среди самых ярых патриотов-публицистов был поэт и драматург из Хальберштадта Иоганн Вильгельм Людвиг Глейм. Глейм со страстным интересом следил за кампаниями прусских армий, опираясь на сообщения, присылаемые ему с мест событий его старым другом Клейстом. До начала войны Глейм был наиболее известен как автор эзотерических, классически вдохновенных стихов на темы любви, вина и удовольствий светской жизни, но после 1756 года он стал военным балладистом и болельщиком прусских войск в поле. Его "Прусские военные песни в кампаниях 1756 и 1757 годов, написанные гренадером", опубликованные в 1758 году с благожелательным предисловием драматурга Готхольда Эфраима Лессинга, представляют собой новаторскую попытку достичь непосредственности и эмоционального воздействия, адаптировав идиому и тон маршевой песни. Глейм передал движение и смятение битвы; его воображаемый герой, прусский гренадер, предоставил ему шарнир, на котором можно поворачивать перспективу повествования о сражении: гренадер смотрит то на своего командира, то на флаг, то на короля, то на своих товарищей, то на врага. В результате последовательность сцен передается с дезориентирующей непосредственностью, как будто через ручную камеру. Нам этот прием кажется заезженным, но для современников он был свежим и захватывающим. Он переносил читателя в театр битвы, что было в новинку для прусской читающей публики.
Влияние такого рода патриотической литературы было шире, чем можно себе представить. Книга Аббта "Смерть за Отечество" быстро разошлась первым тиражом и, судя по всему, оказала мощное мобилизующее воздействие на читателей. Иоганн Георг Шеффнер, бывший волонтер, служивший в 1761-3 годах, позже вспоминал, что в молодости он и его друзья в его родном городе Кенигсберге ходили с экземплярами трактата Аббта в карманах на призывные пункты прусской армии.77 В романе, опубликованном через десять лет после войны, берлинский публицист Фридрих Николаи рассказал о жене пастора - главного героя - которая попала под чары риторики Аббта и потребовала, чтобы ее муж проповедовал с кафедры евангелие патриотического самопожертвования.78 Глеймовские "Гренадерские песни" были распроданы отдельными изданиями и впоследствии переизданы в виде антологии.
Впервые контуры конкретных сражений стали широко интересовать не только академически образованных литераторов, но и ремесленников в городах. В качестве примера можно привести берлинского мастера-пекаря Иоганна Фридриха Хейде: в его дневнике заметки о ценах на рожь и другие злаки (вопрос, представляющий для мастера-пекаря экзистенциальный интерес) перемежаются с зачастую подробными описаниями передвижений прусской армии и ее развертывания в ключевых сражениях. Участие Хейде в этих зачастую далеких событиях свидетельствует не только о расширении патриотических обязательств, но и о быстрой популяризации военных знаний. Для Хейде существовало и личное измерение: как и у многих прусских подданных, у него были сыновья, служившие в армии. Симбиотические отношения между прусскими гарнизонами и городами, в которых они были расквартированы, а также глубокие корни, которые пустила система кантонов в деревнях, обеспечили более широкую и глубокую форму сочувственного участия в прусском военном деле, чем когда-либо ранее наблюдалось в землях Гогенцоллернов.79
В западных провинциях также проявлялась сентиментальная привязанность к Пруссии или, по крайней мере, к ее правящей династии. Например, в Клеве и Марке многие провоцировали австрийские оккупационные власти, демонстративно надевая черные одежды в честь смерти брата Фридриха, Августа Вильгельма, наследника прусского престола, в 1758 году. В 1761 году в газетах появились сообщения о "патриотическом вечере" по случаю дня тезоименитства короля, но австрийцам так и не удалось выяснить, где он проходил. Эти проявления солидарности с династией были присущи только элите, состоящей из чиновников, ученых и протестантского духовенства, но патриотические образы и послания передавались и через более популярные средства массовой информации. Самым ярким примером могут служить знаменитые жестяные банки для табака, произведенные для массового рынка в Изерлоне (Клеве) во время войны. Эти эмалированные емкости, украшенные изображениями побед прусской и союзных армий или идеализированными портретами короля Гогенцоллернов и его генералов, пользовались огромной популярностью не только на территории Гогенцоллернов, но и во всей северо-западной Германии и протестантских Нидерландах. В Крефельде, где производился шелк, мануфактуры выпускали шелковые "долгоживущие царские пояса" (Vivatbaänder) с патриотическими лозунгами и эмблемами.80 Патриотизм был хорошим бизнесом.
Прусский патриотизм был сложным, поливалентным явлением, выражавшим гораздо больше, чем простая любовь к родине. Он отражал современное уважение к экстремальным аффективным состояниям - в конце концов, это был век сентиментальности, в котором способность к сопереживанию считалась признаком высшего характера. С волной патриотизма была связана и идея о том, что любовь к родине может стать основой для нового типа политического сообщества. Как утверждал Томас Аббт в своем трактате "Смерть за отечество", патриотизм был силой, способной преодолеть границы между различными сословиями общества. "Если смотреть с этой точки зрения, то разница между крестьянином, бюргером, солдатом и дворянином исчезает. Ибо каждый мещанин - солдат, каждый солдат - мещанин, а каждый дворянин - мещанин и солдат...81 В этом смысле патриотизм выражал стремление к "всеобщему обществу бюргеров", которое станет политическим идеалом поколений либералов XIX века. Также с большим энтузиазмом воспринималась идея о том, что связь, которую чтит патриот, основана не на принуждении или обязательствах, а на абсолютно добровольной преданности. Читая строки Аббата, жена пастора из романа
