гораздо чаще, чем "элита", демонстрируют различные показатели социальной патологии, такие как разводы и внебрачные связи. Они стали подвержены патологии различных зависимостей, начиная от марихуаны и опиоидов и заканчивая видеозависимостью и порнографией. Эти социальные показатели, несомненно, отражают напряженное экономическое положение и снижение мобильности вверх. Люди из этих классов пережили первое снижение средней продолжительности жизни среди всех американских поколений, что стало следствием выбора, который теперь все чаще называют "смертью от отчаяния".
Вместо того, чтобы попытаться исправить эти пагубные тенденции с помощью преимуществ, которые могли бы быть более доступны людям в более укорененных обстоятельствах, в частности, перспектив сильного гражданского общества, по всем показателям, люди из рабочего класса отказались от своей традиционной близости к ассоциативной жизни. Сегодня они гораздо реже становятся членами религиозных или общественных организаций. Чувство смысла и поддержки, которое такие институты могли когда-то предложить даже людям с ограниченными экономическими перспективами, в значительной степени вытеснено привлекательностью потребления, будь то в форме фасованных или социальных медиа, дешевых импортных продуктов или изменяющих сознание и снимающих боль контролируемых веществ.
Их политика отражает их состояние отчаяния и недовольства. Их привлекает поддержка демагогических политических лидеров, замешанных в коррупции и отличающихся моральной распущенностью, чья главная привлекательность заключается в их грубости, готовности говорить и делать что угодно, если это взбудоражит или "троллит" элиту. В основном, нападки на элиту обусловлены виной за это плачевное состояние и негодованием по поводу растущей экономической и социальной монополизации благосостояния и даже атрибутов добродетельного поведения.
Между тем, те, кто критикует недостатки "народа", в большинстве своем утверждают, что являются убежденными эгалитаристами, философски настроенными против утверждений о моральном превосходстве "элиты" как таковой. Вместо того, чтобы защищать "элиту" как элиту, критики популизма склонны одобрять то, что французский географ Кристоф Гийу называет "фальшивым эгалитаризмом" в своих модернизированных версиях "средневековых цитаделей", обычно поздравляя себя с эгалитарными обязательствами и осуждая фанатизм рабочего класса. Для тех, кто занимает статус элиты и населяет правящие институты, практически немыслимо открыто заявлять о превосходстве этого статуса. Ближайшим приближением является неявное восхваление тех, кто преуспел, и, более явно, критика "популистов", чье недовольство порождено их неудачами, как, например, утверждения, отраженные в критике таких людей, как Кевин Уильямсон или Джеймс Стимсон. Подобные аргументы утверждают, что те, кто поддерживает "популистских" кандидатов и политику, сами решили стать неудачниками в современной экономике. Они не заслуживают жалости, потому что вина полностью лежит на них самих.
Эти позиции близки к тому, чтобы ссылаться, не обязательно явно, на заслуженное моральное превосходство "элиты", обозначая разделение между теми, кто успешно справился с требованиями жесткой и конкурентной, но вознаграждающей меритократической среды, и теми, кто решил потерпеть неудачу (или, не участвуя в конкуренции, даже не попытался добиться успеха). Поскольку меритократическая система теоретически открыта для любого человека, обладающего способностями, самодисциплиной и трудовой этикой, в ней широко распространена, хотя часто и не выражена, форма самодовольства среди тех, кто успешно справился с ее требованиями, и, соответственно, тонкая, хотя и редко формулируемая позиция осуждения тех, кто потерпел неудачу. На каждого Уильямсона или Стимсона, готового открыто высказать подобные суждения, вероятно, найдется бесчисленное множество других, которые усвоили такие взгляды, а также имеют соответствующий хороший вкус, чтобы не произносить их вслух. Но из-за декларируемого эгалитаризма современных либеральных демократий, хотя такие взгляды могут быть широко распространены - и кто может сказать об этом наверняка - они не часто признаются вслух.
Гораздо более вероятно, что те, кто занимает высокое положение или пользуется преимуществами более высокого уровня образования или профессиональной подготовки - и, следовательно, более широкого доступа к экономическому и социальному успеху в условиях все более глобализированной экономики - будут осуждать различные проявления популизма за присущие ему элитарность, привилегированность, различные фанатизмы, такие как расизм, сексизм, гомофобия и так далее. Основная привлекательность "политики идентичности" для восходящего класса элиты заключается в претензиях на эгалитаризм, который выводит за скобки классовые соображения, в частности, статус рабочего класса. Отличительной чертой современных левых стало принятие эгалитарных обязательств в отношении идентичности в ущерб прежним обязательствам по классовому равенству, что привело к стремительному снижению идентификации рабочего класса с политическими партиями и движениями, которые когда-то пользовались поддержкой трудящихся классов. Хотя обязательства более высокообразованных и профессиональных классов, таким образом, неявно указывают на определенное моральное превосходство, проистекающее из их большей приверженности восходящим формам эгалитаризма идентичности - тому, что стало известно как "woke" - в основном, наиболее сильное выражение обязательств "внутри группы" возникает из общего осуждения различных фанатизмов, а не из сильного или широко распространенного выражения их собственной большей ценности. Действительно, когда дело доходит до только что упомянутых показателей их собственного социального здоровья - брака, здоровья, работы и даже религии - элита, как правило, умалчивает об их ценности или даже принижает центральную роль этих добродетельных практик в их собственном успехе. Таким образом, те аспекты жизни, к которым они могли бы апеллировать для восхваления определенных добродетелей, на самом деле широко рассматриваются, по крайней мере, официально, как "пороки", основанные на буржуазных сексистских и элитарных ценностях, которыми высший класс наслаждается на фоне отрицания их ценности.
Таким образом, две основные партии сегодня больше сходятся в том, против чего - или, скорее, кого - они выступают, чем в том, за что они выступают. В результате, в основном благодаря этой в значительной степени оппозиционной позиции, обе "стороны" - обе команды - считают себя лучше, чем они есть на самом деле, в силу того, что они выступают против характеристик, которые они осуждают и отрицают. Тот факт, что "народ" заявляет о лицемерии, элитарности, самообманной "образованности" и снисходительности высшего класса, мало что делает для исправления явных недостатков, от которых сегодня страдают широкие слои рабочего класса. Предполагается, что если бы элита не была столь развращена, то народ не страдал бы от многих измеримых социальных патологий, которые сегодня поражают низший и рабочий класс. Это вполне может быть так, по крайней мере, в некоторой степени, но такая позиция, скорее всего, будет привлекательна для тех, кто способен разжигать недовольство, без сопутствующей программы или перспектив социального улучшения.
Аналогичным образом, члены "команды элиты", похоже, придерживаются мнения, что если отсталые рабочие классы просто станут достаточно "проснувшимися", все смогут пользоваться преимуществами общества, основанного на эгалитаризме, основанном на идентичности (в то время как расстояние до этого эгалитарного общества, на самом деле, все больше отдаляется). Более того, как предполагают Уильямсон и Стимсон, если каждый сможет принять обязательства и поведение меритократической элиты - просто арендовать U-Haul - тогда самые глубокие источники экономического
