Жуя тугой лоскут мяса, Ингварь поднялся по склону. Там, притаившись в буйном ковыле, сидел Борис, всматривался вдаль.
– Ты? – коротко обернулся он. – Что-то у забродцев шумно…
В самом деле, из соседней балки, до которой было шагов триста, доносились голоса. Лязгнуло железо, кто-то громко выругался.
– Союзнички косоглазые… – процедил Борис. – Одно название что русские. Я чего опасаюсь. Когда мы с Тагызом сойдемся, не ударит нам Юрий в бок иль в спину?
– Может. Если битва неладно пойдет…
– Гляди! – вскрикнул брат.
Из оврага, в котором сидели забродские, скачком вылетел всадник на низкорослой половецкой лошади. Наметом понесся в эту сторону.
Солнце светило в глаза – больно смотреть. Ингварь вскинул к бровям ладонь.
Это был Юрий.
Борис крякнул:
– Эх! Что ж он, собака, явью скачет, по открытому?!
Забродский князь разглядел братьев за ковылем, осадил коня. В седле он сидел по-степняцки: одна нога согнута в колене, лежит поперек холки.
– Заметили! – крикнул он. – Двое каких-то! Рысью ушли, не догнать. Теперь таиться нечего. Трубите в рог, свиристельские! Напрямки к Улагаю пойдем! Поспешать надо.
Как действовать на такой случай, было заранее сговорено. Все конные, полсотни забродских и двадцать свиристельских, погнали вперед – обложить Улагай, чтоб Тагыз-хан не поспел увезти в дальнюю степь обоз с добром. С всадниками ушли Борис и Юрий. Ингварь с Добрыней и забродский боярин Тучка повели пешее войско, скорым шагом, но не выматывая. Пройти оставалось верст сорок или сорок пять.
Привычные к военному ходу дружинники двигались быстро и уставали мало, но ополченцы скоро начали задыхаться, растягиваться длинной вереницей. Поэтому Добрыня велел делать остановки. Через три часа устроили первый привал. Отшагали еще два часа – пообедали. Здесь опытный Путятич дал людям поспать до заката, не стал томить самым тяжким, предвечерним зноем. Зато потом, по прохладе пошли легко и до рассвета остановились только однажды, возле чудом не пересохшей речки – попить и освежиться.
Несколько раз во тьме стучали копыта. Однажды над головами просвистело несколько стрел, но никого не задело. Близко кружили половецкие разъезды. Колонна сбилась плотней. Нужду, кому приспичит, справляли не отходя в сторону – боялись.
А когда небо на востоке побледнело, из сизой мглы навстречу выплыл огромный всадник – Борис. С ним Шкурята еще несколько рытарей.
– Всё готово. Только вас и ждали! – весело объявил брат. – Ну, орлы-соколы, будет нынче потеха! Попался Тагыз! Возьмем, никуда не денется!
* * *
Послушав брата и оглядевшись на местности, Ингварь понял, что не больно-то Тагыз и попался, а «взять» его будет ох нелегко.
Захватить Улагай врасплох не получилось. Хан не успел скрыться в степи, но изготовиться к обороне времени у него хватило.
Отсидеться в городе ему было нельзя – ни стен, ни валов половцы не ставили, но неподалеку возвышался большой курган с плоской, выровненной веками и ветрами верхушкой. Там и засел Тагыз, поставив повозки кольцом, а лошадей отогнав прочь.
Воинов у хана было немного: сотня отборных ланганов и еще сколько-то улагайских жителей. Остальные половцы, прихватив баб с ребятишками и забрав скот, ушли. Город стоял пустой, но кому он нужен? Кибитки да глинобитные лачуги, брать там было нечего.
А вот в повозках, которые Тагыз не захотел бросить даже ради собственного спасения, по словам Бориса, хранились несметные сокровища. На телегах стояли мощные самострелы, бившие на пятьсот шагов, а если подойти еще ближе, половцы начинали стрелять из луков так густо, что рябило в глазах.
На военном совете, в котором участвовали три князя и два боярина, говорил всё больше Борис. Остальные слушали.
– Медлить нельзя, – рубил он воздух ребром ладони. – Курган надобно взять не поздней полудня, не то подойдет ближний курень, что кочует в тридцати верстах к югу, и ударит по нам с тыла. На то у Тагыза и расчет – отсидеться до подмоги. В ханской охране сотня латных дружинников. Простых нунганов, может, против того вдвое, но они бескольчужные и хороши только стрелы пускать, в сече от них проку мало. Нам бы внутрь кольца прорваться, а там покрошим их мечами и топорами, переколем копьями.
– Так навалимся разом, и дело с концом, – сказал Ингварь. Он поглядел на недальний холм и подумал, что это, пожалуй, не очень страшно: в толпе, толкаясь плечами, с криком, побежать всем вместе – сначала по полю, потом по некрутому склону. А дальше, Борис говорит, уже просто будет.
– «Навалимся», – передразнил брат. – Если мы поведем наступление кучей, они тоже все на одну сторону соберутся. Как начнут стрелами сыпать – за минуту тыщи три выпустят. На каждого из нас почти что по десять штук придется. Нет, тут хитрей надо. Мы встанем с четырех сторон, чтоб Тагыз своих по всему кругу расставил. Пехота бежит медленно, потому начнем конницей. Взлетим наверх с разгона – ахнуть не успеют. У поганых, поглядите, телеги не вплотную стоят. Через зазоры и врубимся. А тем временем пешие подоспеют. Конницей тоже ударим не в одном месте, а в двух. Я с юга. Ты, Юрий, с севера. Свиристельскую пешую дружину и ополчение Добрыня и Ингварь с востока поведут. Твой Тучка забродских копейщиков – с запада.
Юрий Забродский, поразмыслив, предложил:
– Твои конники лучше моих закованы. Идите вы первыми. А как лучники с моей стороны на вашу побегут, тут и я двину.
Борис спорить не стал:
– Пусть так. Тебе за курганом будет не видно, когда мы пойдем, так я в рог протрублю. Выжди минуту-другую – и вперед. А вы, – он поглядел на Добрыню и Тучку, – бегите со своими, как только я второй раз протрублю, уже от самых телег. Я впереди всех буду! – гордо молвил Борис.
«Какой он ни есть, а не отнимешь – герой, – подумал про брата Ингварь. – Вот и выходит, что Трыщан – он, а не я. И нечего мне на Ирину за неверность досадовать…»
Мысль была горькая. За ней последовала другая, тоже невеселая, но странно утешительная. А хорошо бы нынче голову сложить. На что такая жизнь – без Ирины? Хоть вспоминать будет: был такой незадачный витязь, любил всем сердцем, да сложил голову за отечество. И ей будет не стыдно, что вышла замуж за другого. Мертвым не изменяют…
– Сговорились? – потер ладони Борис. – Тогда расходитесь по сторонам, расставляйте своих. Ныне буду в броню наряжаться. Это час, не меньше. Помни же, Юрий: пойдешь, когда я вот так протрублю.
Он снял с пояса гнутый, не русского вида рог, поднес к губам. Раздался высокий, протяжный звук, от которого у Ингваря тоскливо сжалось сердце.
– Ну, брат, обнимемся, – сказал Борис – но не Ингварю, а Юрию. – Поклянемся друг дружке, что либо добудем славу и богатство, либо в землю ляжем.
– Это да, – согласился забродский князь, кряхтя в могучих объятьях.
– Гляди, Путятич, не промедли. И ты, Тучка, тоже, – погрозил Борис пальцем боярам. – Мы, конные, долго без вас наверху не удержимся. Шкурята! Роланда заковали? Латы мои разложили?
И зашагал прочь, на Ингваря даже не взглянув. Ушли и забродские.
– Что Борисов замысел, Добрыня? – спросил Ингварь. – Правда, хорош?
Боярин качнул головой.
– Больно мудрен. В бою чем проще, тем лучше. Ан ладно. Как выйдет, так и выйдет. Пойдем, княже, и мы снаряжаться.
В свои доспехи, не такие тяжелые, как у брата, Ингварь обрядился быстро. Отцовская кольчуга, слишком широкая, висела и звякала. Пришлось насовать внутрь тряпья. Добрыня сказал, что так еще лучше: если сильно пущенная стрела пробьет чешую, до тела не достанет. Шлем только был тесноват – не слетел бы. Пришлось обмотаться поперек лба белой лентой.
– А вот это зря, – не одобрил Путятич. – Лучше сними. Издали видно, что князь. Лучники будут по белому целить.
Протянул Ингварь руку к ленте, но стало стыдно.
– Я и есть князь. Чего мне прятаться?
Воины лежали в траве, готовые к бою: впереди сто двадцать дружинников, которые пойдут первыми, прикрыв ополченцев, у которых ни щитов, ни кольчуг.
