как люди из стран, которые мы сегодня называем Глобальным Югом, разработали нарратив о своем месте в мировой экономике как об отсталых, неразвитых, примитивных версиях современных обществ тех стран, которые мы сегодня называем Западом. Эта глава представляет собой интеллектуальную историю глобальной экономической интеграции, рассмотренную с точки зрения периферийных стран, и охватывает период с конца XIX века до конца XX. Глава делает три основных утверждения о нарративах внутренней интеграции: во-первых, чувство периферийности переросло в критику мировой экономики и требования перераспределения средств от богатых обществ мира к слаборазвитым странам в качестве способа "догнать". На этом пути латиноамериканские, африканские и азиатские мыслители в разной степени описывали источник своих патологий и оправдывали консенсусные или конфронтационные средства для изменения глобального баланса. Этот призыв к перераспределению стал нарративом глобальной справедливости, одновременно критикой капитализма (даже если многие голоса хотели национального капитализма) и источником давления на новые институты и политику. Во-вторых, это глобальное видение перераспределительной справедливости стало движущей силой идеи развития, начиная с ее зарождения в 1930-х годах и заканчивая первым десятилетием XXI века, как нарратива о способности к инженерным изменениям и управлению временем. Наконец, развитие было для глобальной распределительной справедливости тем же, чем велфаризм и социализм были для идеи национальной распределительной справедливости. Как таковые, эти два понятия имели свёрнутую историю с 1880-х годов, достигли своего пика в 1960-х годах и с тех пор одновременно отступали.
Впечатляющий прогресс глобальной интеграции в конце XIX века был поддержан и, диалектически, подпитывал технологические и научные инновации, которые, в свою очередь, вызвали фундаментальные вопросы об организации обществ. В главе 9 Дэниел Деудни рассматривает большие дебаты о технологиях и Земле, которые разворачивались с нарастающим ожесточением с середины двадцатого века. Он утверждает, что современные дискуссии о "столкновении цивилизаций", основанные на культурных различиях, заслоняют более важное глобальное доминирование материальной цивилизации, основанной на современной науке и ее технологическом применении. Эта материальная цивилизация преобладала благодаря своей превосходной способности генерировать богатство и власть. Но с появлением новых мощных сверхтехнологий, таких как ядерное оружие, и "большим ускорением" воздействия человека на биосферу, предположения, программы и траектории научно-технического модерна (НТМ) и его миропорядка все чаще ставятся под сомнение. Поскольку столкновения по поводу технологического выбора и воздействия на окружающую среду становятся все более распространенными, дискурсивное оспаривание стало характеризоваться новым спектром технополитических позиций, простирающихся от прометеев и техно-оптимистов на одном конце до водолеев и друзей Земли на другом. Эта возникшая ось спора все больше вытесняет старую конфигурацию "левые-правые". Критики СТМ также предлагают альтернативный путь современности, "цивилизацию гринпис" или "научно-технологическую современность Земли" (STEM). Столкновения между этими двумя современностями все больше определяют политику на всех уровнях и во всех сферах. По мере усугубления изменения климата и дальнейшего развития и распространения мощных насильственных технологий это цивилизационное дискурсивное столкновение будет занимать все более центральное место в политике.
Глава 1. Англо-мировые нарративы
В прохладный вторник декабря 1999 года Маргарет Тэтчер поднялась, чтобы произнести речь в Нью-Йорке. Ее принимающей стороной был Англоязычный союз, основанный в 1918 году для развития сотрудничества между "англоязычными народами". Она не разочаровала свою аудиторию. Англоязычный мир, провозгласила она, должен выполнить провиденциальную задачу. "Мы серьезно относимся к святости личности; мы разделяем общую традицию религиозной терпимости; мы привержены демократии и представительному правительству; и мы полны решимости поддерживать и распространять верховенство закона". Ссылаясь на Джона Локка, Эдмунда Берка и Томаса Джефферсона, она рекомендовала создать альянс, который "изменит политический ландшафт" и в конечном итоге преобразует "политически отсталые регионы [путем] создания условий для подлинного мирового сообщества".
Тэтчер была далеко не первой, кто озвучил такие грандиозные идеи. Действительно, она опиралась на предложение, которое выдающийся поэт и историк Роберт Конквест набросал в своей речи в Англоязычном союзе всего несколькими месяцами ранее. Конквест утверждал, что существующие международные организации, такие как Организация Объединенных Наций и Европейский Союз, потерпели неудачу, и настаивал на том, что необходима лучшая альтернатива. Он предложил создать "англо-океаническую" политическую ассоциацию "слабее, чем федерация, но сильнее, чем союз". Этот институт, омывающий океан, помог бы принести мир на жестокую планету. В первом десятилетии двадцать первого века эта широкая концепция англосферы привлекла внимание некоторых высокопоставленных политиков, включая Тони Блэра, Гордона Брауна и Джона Говарда. Хотя термин "англосфера" был придуман в 1990-х годах, основную идею можно проследить гораздо глубже. Если Тэтчер опиралась на Конквеста, то Конквест, в свою очередь, опирался на почтенную традицию мышления, которая предполагала, что "англосаксы" или "Англоязычные народы" как единое сообщество, формирующее глобальную политику. В период с 1930-х по 1950-е годы Уинстон Черчилль написал четырехтомную "Историю англоязычных народов", в которой проложил золотую англофонную нить через двухтысячелетнюю историю, простирающуюся от Юлия Цезаря до Первой мировой войны.3 Эта глава отказывается от приглашения Черчилля совершить путешествие в древний мир, вместо этого сосредоточившись на длинном двадцатом веке. Дискурс Англомира возник в конце девятнадцатого века в контексте дебатов о будущем Британской и Американской империй. Он сохранялся на протяжении всего двадцатого века, то увеличивая, то уменьшая свою популярность. В последние годы он сыграл мощную роль, предлагая британским евроскептикам альтернативу Европейскому Союзу. За Brexit, как они давно надеялись, последует переориентация на англосферу.
Эта глава предлагает широкий обзор нарративов англоязычного мира на протяжении долгого двадцатого века, начиная с викторианской эпохи и до наших дней. В первых двух разделах главы рассматриваются пересекающиеся элементы дискурса англо-мира конца века. Первый раздел посвящен отношениям между Великобританией и ее колониальной империей, в то время как следующий раздел обращается к пересекающимся спорам о будущих отношениях между империей и США. Третий раздел прослеживает отголоски этих дебатов на протяжении двадцатого века, обсуждая переплетение артикуляции проектов имперского содружества, англо-американского, демократического юнионизма и мирового федерализма. Несмотря на существенные различия между ними, большинство версий этих грандиозных наднациональных схем были наследниками более ранних дебатов. В последнем разделе я обсуждаю современные представления о превосходстве Англосферы, рассматривая как неоконсервативные идеи об Англосфере, так и фантазии о Британии после Брексита. Хотя ни один из самых радикальных планов не был реализован, развивающиеся дебаты о природе Англосферы стали центральным элементом культурного строительства "Запада" и подчеркивают экстравагантные надежды, которые возлагались на "англосаксов" на протяжении двадцатого века. Она представляет собой выдающийся и долговечный нарратив глобальной политики. Дэниел Дедней назвал конец девятнадцатого века "глобальным испытательным периодом". Распространение промышленной революции стало "первичным событием" для глобальной политики, поскольку новые технологии усилили взаимодействие между странами, изменяя материальный и образный контекст, в котором проходили дебаты о будущем. "По мере изменения масштаба и темпа
