подобное в Северо-Восточной Азии. Таким образом, здесь американцы воспользовались сталинским уравнением "кровь - влияние". Они вели основную часть боевых действий в Тихоокеанской войне. Поэтому только они должны были оккупировать страну, которая ее начала.
АТОМНОЙ БОМБЫ. Между тем сама бомба усиливала советско-американское недоверие. Американцы и англичане тайно разрабатывали это оружие для использования против Германии, но нацисты капитулировали до того, как оно было готово. Однако Манхэттенский проект не был достаточно секретным, чтобы советская разведка не узнала о нем много нового с помощью шпионажа: было, по крайней мере, три отдельные и успешные попытки советской стороны проникнуть в систему безопасности Лос-Аламоса, где создавалась бомба. Тот факт, что Сталин организовал масштабную операцию по шпионажу за своими союзниками в разгар войны, которую они вели вместе, является еще одним убедительным свидетельством его недоверия к ним - хотя следует признать, что и сами англо-американцы решили рассказать Сталину о бомбе только после первого успешного испытания в пустыне Нью-Мексико.
Поэтому советский лидер не выказал особого удивления, когда Трумэн сообщил ему новость на Потсдамской конференции - он узнал о бомбе задолго до нового американского президента. Но Сталин резко отреагировал, когда через три недели Соединенные Штаты применили это оружие против японцев. Испытания в пустыне - это одно. А вот реальное применение оружия - совсем другое. "Война - это варварство, но применение А-бомбы - это сверхварварство", - жаловался Сталин, узнав о том, как была уничтожена Хиросима. Американский прорыв стал еще одним вызовом его настойчивому требованию, чтобы затраченная кровь равнялась полученному влиянию: США в одночасье получили военный потенциал, не зависящий от развертывания армий на поле боя. Мозги и военные технологии, которые они могли производить, теперь имели не меньшее значение. "Хиросима потрясла весь мир", - сказал Сталин своим ученым, санкционировав аварийную советскую программу догоняющего развития. "Равновесие нарушено. . . . Этого не может быть".
Помимо того, что бомба должна была сократить сроки войны и тем самым лишить русских возможности сыграть значительную роль в разгроме и оккупации Японии, Сталин также рассматривал ее как средство, с помощью которого США будут добиваться от Советского Союза послевоенных уступок: "Шантаж атомной бомбой - это американская политика". В этом был свой резон. Трумэн использовал бомбу главным образом для окончания войны, но он и его советники действительно ожидали, что их новое оружие вызовет более примирительное отношение со стороны СССР. Однако они не разработали никакой стратегии для достижения этого результата, в то время как Сталин быстро разработал стратегию, чтобы лишить их этого. Он занял еще более жесткую, чем прежде, позицию в отстаивании советских целей, хотя бы для того, чтобы продемонстрировать, что его нельзя запугать. "Совершенно очевидно, - говорил он своим высшим советникам в конце 1945 г., - что... мы не сможем добиться ничего серьезного, если начнем поддаваться запугиванию или предаваться неуверенности".
Таким образом, корни "холодной войны" в мировой войне позволяют объяснить, почему новый конфликт возник так быстро после завершения старого. Но соперничество великих держав уже давно стало, по крайней мере, такой же закономерностью в поведении государств, как и союзы великих держав. Межпланетный гость, зная об этом, вполне мог ожидать именно того, что произошло. Разумеется, так поступил бы и теоретик международных отношений. Интересен вопрос о том, почему сами военные руководители были удивлены, даже встревожены распадом Великого союза. Их надежды на иной исход были вполне реальны, иначе они вряд ли стали бы прилагать те усилия, которые предпринимали во время боевых действий, чтобы договориться о том, что должно произойти после их прекращения. Их надежды были параллельны, но их видения не совпадали.
Если говорить в самых общих чертах, то Рузвельт и Черчилль предполагали послевоенное урегулирование, которое обеспечивало бы баланс сил и при этом придерживалось бы определенных принципов. Идея заключалась в том, чтобы предотвратить новую войну, избежав ошибок, приведших ко Второй мировой войне: обеспечить сотрудничество между великими державами, возродить вильсоновскую Лигу в виде новой организации коллективной безопасности ООН, поощрять максимально возможное политическое самоопределение и экономическую интеграцию, чтобы причины войны, как они их понимали, со временем исчезли. У Сталина было совсем другое видение: урегулирование, обеспечивающее безопасность его самого и его страны и одновременно поощряющее соперничество между капиталистами, которое, по его мнению, приведет к новой войне. Братоубийство капиталистов, в свою очередь, обеспечит в конечном итоге советское господство в Европе. Первая концепция была многосторонней и предполагала возможность совместимости интересов даже несовместимых систем. Второй вариант не предполагал ничего подобного.
V.
Ученые-политологи любят говорить о "дилеммах безопасности": ситуациях, когда одно государство действует в целях повышения своей безопасности, но при этом снижает безопасность одного или нескольких других государств, которые, в свою очередь, пытаются возместить ущерб за счет мер, снижающих безопасность первого государства. В результате возникает все более глубокий водоворот недоверия, из которого трудно выбраться даже самым дальновидным и дальновидным лидерам: их подозрения становятся самоподкрепляющимися. Поскольку англо-американские отношения с Советским Союзом выстроились по этой схеме задолго до окончания Второй мировой войны, трудно сказать, когда именно началась холодная война. Не было ни внезапных нападений, ни объявления войны, ни разрыва даже дипломатических отношений. Однако на самом высоком уровне в Вашингтоне, Лондоне и Москве нарастало чувство неуверенности, вызванное усилиями союзников по войне по обеспечению собственной послевоенной безопасности. После победы над врагами у этих бывших союзников, как они сами стали считать, оставалось все меньше стимулов для того, чтобы держать свои тревоги под контролем. Каждый возникающий кризис подпитывал следующий, в результате чего разделенная Европа стала реальностью.
ИРАН, ТУРЦИЯ, СРЕДИЗЕМНОМОРЬЕ И СДЕРЖИВАНИЕ. Уже получив желаемые территориальные уступки в Восточной Европе и Северо-Восточной Азии, Сталин после войны в первую очередь стремился устранить уязвимые, по его мнению, места на юге. В одном из отчетов описывается, как он выразил удовлетворение картой с новыми границами Советского Союза, но при этом указал на Кавказ и пожаловался: "Мне не нравится наша граница вот здесь!". Далее последовали три инициативы: Сталин отложил вывод советских войск из Северного Ирана, где они находились с 1942 г. в рамках англо-советского соглашения о недопущении попадания нефти из этой страны в руки Германии. Он потребовал от Турции территориальных уступок, а также создания баз, которые обеспечили бы СССР эффективный контроль над турецкими проливами. Он также требовал участия в управлении бывшими итальянскими колониями в Северной Африке с целью получения одной или нескольких дополнительных военно-морских баз в восточном Средиземноморье.
Однако почти сразу стало ясно, что Сталин зашел слишком далеко. "Они этого не допустят", -
