class="image">
Рис. 25 - Перуджино: Автопортрет; Сикстинская капелла, Рим PAGE 245
Рис. 26 -ПИНТУРИККИО: Рождество Христово; Санта Мария дель Пополо, Рим PAGE 244
Рис. 27-ANDREA MANTEGNA: Лодовико Гонзага и его семья; замок, Мантуя PAGE 253
Рис. 28-АНДРЕА МАНТЕГНА: Поклонение пастухов; Метрополитен-музей, Нью-Йорк PAGE 253
Рис. 29-LEONARDO DA VINCI: Портрет Изабеллы д'Эсте; Лувр, Париж PAGE 255
Рис. 30-Тициан: Портрет Изабеллы д'Эсте; Кунсторический музей, Вена PAGE 256
Был ли Леонардо великим ученым? Александр фон Гумбольдт считал его "величайшим физиком пятнадцатого века".101 а Уильям Хантер считал его "величайшим анатомом своей эпохи".102 Он был не так оригинален, как предполагал Гумбольдт; многие его идеи в области физики перешли к нему от Жана Буридана, Альберта Саксонского и других предшественников. Он был способен на вопиющие ошибки, как, например, когда писал, что "ни одна поверхность воды, граничащая с воздухом, никогда не будет ниже поверхности моря";103 но таких промахов удивительно мало в столь обширном труде, содержащем заметки почти обо всем на земле и в небе. Его теоретическая механика принадлежала высокоинтеллектуальному любителю; ему не хватало подготовки, инструментов и времени. То, что он достиг столь многого в науке, несмотря на эти недостатки и его труды в искусстве, относится к чудесам чудесного века.
От своих исследований в столь разных областях Леонардо временами поднимался до философии. "О чудесная Необходимость! Ты с высшим разумом заставляешь все следствия быть прямым результатом их причин, и по высшему и непреложному закону каждое естественное действие повинуется тебе кратчайшим путем".104 В этих словах звучит гордость науки XIX века, и они наводят на мысль, что Леонардо пролил свет на теологию. Вазари, в первом издании своей жизни художника, писал, что он был "столь еретического склада ума, что не придерживался никакой религии, считая, что лучше быть философом, чем христианином".105-Но Вазари опустил этот отрывок в более поздних изданиях. Как и многие христиане того времени, Леонардо то и дело огрызался на духовенство; он называл их фарисеями, обвинял в том, что они обманывают простых людей фальшивыми чудесами, и улыбался "фальшивой монете" небесных векселей, которые они обменивали на монету этого мира.106 В одну из Страстных пятниц он написал: "Сегодня весь мир скорбит, потому что один человек умер на Востоке".107 Похоже, он считал, что умершие святые не способны слышать молитвы, обращенные к ним.108 "Я хотел бы обладать такой силой языка, которая помогла бы мне порицать тех, кто превозносит поклонение людям выше поклонения солнцу ... Те, кто хотел поклоняться людям как богам, совершили очень серьезную ошибку".109 Он позволил себе больше вольностей с христианской иконографией, чем любой другой художник эпохи Возрождения: он подавил нимбы, поместил Деву через колено ее матери и заставил младенца Иисуса пытаться оседлать символического ягненка. Он видел разум в материи и верил в духовную душу, но, по-видимому, считал, что душа может действовать только через материю и только в согласии с неизменными законами.110 Он писал, что "душа никогда не может быть развращена с развращением тела".111 но добавлял, что "смерть уничтожает память так же, как и жизнь".112 и "без тела душа не может ни действовать, ни чувствовать".113 В некоторых отрывках он обращался к Божеству со смирением и горячностью;114 но в других случаях он отождествлял Бога с природой, естественным законом и "необходимостью".115 Мистический пантеизм был его религией до последних лет жизни.
VIII. ВО ФРАНЦИИ: 1516-19
Прибыв во Францию, шестидесятичетырехлетний и больной Леонардо поселился вместе со своим верным спутником двадцатичетырехлетним Франческо Мельци в красивом доме в Клу, между городом и замком Амбуаз на Луаре, который в то время был частой резиденцией короля. В контракте с Франциском I он значился как "художник, инженер и архитектор короля, а также государственный механик" с годовым жалованьем в семьсот крон ($8750). Франциск был щедр и ценил гений даже в период его упадка. Он наслаждался беседами с Леонардо и "утверждал, - сообщал Челлини, - что никогда в мире не появлялся человек, который знал бы так много, как Леонардо, и не только в скульптуре, живописи и архитектуре, ибо, кроме того, он был великим философом".116 Анатомические рисунки Леонардо поразили врачей при французском дворе.
Некоторое время он трудился не покладая рук, чтобы заработать свое жалованье. Он устраивал маскарады и спектакли для королевских представлений; работал над планами связать каналами Луару и Сону и осушить болота в Сольне,117 и, возможно, участвовал в проектировании некоторых замков Луары; некоторые свидетельства связывают его имя с драгоценностями Шамбора.118 Вероятно, он мало занимался живописью после 1517 года, поскольку в том же году он перенес паралитический удар, обездвиживший его правую сторону; он писал левой рукой, но для тщательной работы ему требовались обе руки. Теперь он был морщинистым обломком того юноши, чья слава о красоте тела и лица дошла до Вазари через полвека. Его некогда гордая уверенность в себе угасла, спокойствие духа уступило болям распада, жизнелюбие уступило место религиозной надежде. Он составил простое завещание, но попросил, чтобы на его похоронах служили все церковные службы. Однажды он написал: "Как от хорошо проведенного дня сладко спать, так от хорошо прожитой жизни сладко умирать".119
Вазари рассказывает трогательную историю о том, как Леонардо умер 2 мая 1519 года на руках у короля; но, очевидно, Франциск в это время находился в другом месте.120 Тело было погребено в клуатре коллегиальной церкви Святого Флорентина в Амбуазе. Мельци написал братьям Леонардо, сообщив им об этом событии, и добавил: "Мне невозможно выразить страдания, которые я испытал от этой смерти; и пока мое тело держится, я буду жить в вечном несчастье. И не зря. Потеря такого человека оплакивается всеми, ибо не в силах природы создать другого. Да упокоит Всемогущий Бог его душу навеки!"121
Как же нам расставить его по ранжиру? Хотя кто из нас обладает таким разнообразием знаний и умений, которое необходимо для оценки столь многогранного человека? Очарование его многогранного ума соблазняет нас преувеличить его реальные достижения; ведь он был более плодовит в замыслах, чем в исполнении. Он не был величайшим ученым, инженером, художником, скульптором или мыслителем своего времени; он был просто человеком, который был всем этим вместе и в каждой области соперничал с лучшими. В медицинских школах наверняка были люди, знавшие больше анатомии, чем он;
