Избы темны - хотя бы в одной огонек. Но вот и церковь и немного поодаль - небольшой домик. В маленьком залепленном снегом окошке чуть светится скудный огонек.
Здесь!
Андрюша вылез и, путаясь в длинных полах дорожной шубы, подошел к окну. Легонько постучал в раму.
Показалось ему, или в самом деле за стеной раздались голоса. Но свет оставался на месте и только в одном окошке.
Андрюша стукнул еще раз. Прислушался.
Взвизгнула дверь, звякнула щеколда, и знакомый хриплый Прошкин голос неласково спросил:
– Кто там?
– Прошенька, это я, князь Андрей!
–Батюшки, князек! Откудова? - обрадовался Прошка, распахивая дверь.
– Из Петербурга. Ну, как вы тут горюете?
– Не приведи бог!
– Ничего, ничего. Вот поедем со мной в столицу!
Андрюша сам нашарил ручку двери и вошел в полутемную избу - свеча стояла за перегородкой, во второй комнате.
Горчаков сбросил с себя шубу, развязывал шарф.
– Кто там? - окликнул из-за перегородки Суворов.
– Дядюшка, это я, Андрюша.
– Замерз?
– Нет, ничего.
Горчаков вошел за перегородку.
– Как ваше здоровье? - целуясь, спросил он.
– Солдат да малых ребят бог бережет. Как дома живы-здоровы? Как Наташа с детьми? Как мама?
– Все здоровы. Сашенька уже говорит. Аркадий учится. Я, дядюшка, к вам от императора…
Александр Васильевич лежал, заложив руки за голову. Молчал, будто не к нему и не о нем речь.
– Его императорское величество вот что написал мне два дня назад,- не без важности доложил Андрюша.
Он достал из кармана бумагу и, не подходя к свече - видимо, читал ее столько раз, что помнил наизусть,- прочел:
Ехать Вам, князь, к графу Суворову, сказать ему от меня, что есть ли было что от него мне, я сего не помню; что может он ехать сюда, где, надеюсь, не будет поводу подавать своим поведением к наималейшему недоразумению.
Павел.
Александр Васильевич молчал. Андрюша удивился такому равнодушию:
– Что же вы, дядюшка, молчите?
– А чего говорить: не поеду!
– Как так? Почему?
– Я ему не маленький. То из службы выключает даже без мундира, то зовет. Мало ли что дураку на ум еще взбредет! У него не семь, а тридцать семь пятниц на одной неделе! Не поеду!
– Да эдак можно совсем государя прогневить. Надобно ехать!
– Сказал: не поеду! - отрезал Александр Васильевич и повернулся на бок.
Секунду молчали.
– Ты вот лучше поужинай,- отозвался наконец Александр Васильевич.Прошка!
– Я сыт, есть не хочу!
– Тогда ложись спать: поди, устал в дороге. Когда из Петербурга?
– Выехали позавчера в ночь.
– Где ляжешь? У нас тесно, не разойдешься: либо - печь, либо лавка…
– Пожалуй, и здесь будет хорошо,- сказал Горчаков.
Прошка стал стлать ему на лавке.
Андрюша раздевался и все продолжал доказывать дядюшке необходимость поездки. Александр Васильевич не отвечал, только изредка перебивал племянника:
– Аракчеев как, лютует?… Репнин в почете? А французы Италию занимают… Ну, спи: утро вечера мудренее!
Андрюша лег - устал. Чуть было сделал передышку, чтобы опять с новыми резонами атаковать несговорчивого дядюшку, как тотчас же уснул.
А Суворов лежал с закрытыми глазами. Не спал, думал. И думал о Павле I и Петербурге; было противно - толку из этого никакого и никакой работы.
"Андрюше - хорошо: двадцать годов и уже подполковник, флигель-адъютант. А я в двадцать годов чуть до подпрапорщика дослужился".
И сразу перед глазами встали яркие, точно вчера происходило, картины далекого прошлого.
Слобода лейб-гвардии Семеновского полка "позади Фонтанки, за обывательскими домами". "Связи" - дома, где жили тесно, но весело. Наряды в театр - проверять билеты. Караулы в Летнем саду. Красивая царица Елизавета, как она пожаловала Александру Васильевичу рубль за его выправку, молодцеватый вид на часах. Вот ее пухлая рука треплет по щеке. Кажется, сейчас слышит запах ее пряных духов и ее ласковый голос.
…Утром, за чаем, разговоры возобновились. Андрюше являться без результатов к взбалмошному, грозному императору невозможно: чего доброго, разжалует и упечет.
Сегодня Андрюше пришел на помощь Прохор. Братьев Горчаковых он любил и всегда стоял за них, да и самому надоела кончанская дыра - ни людей, ни трактиров.
– И чего, прости господи, ломается? Царь, их анпираторское величество, честью просят, а он не желает…
– А ты помалкивай: дочь матери в сводни не годится! Хочешь ехать поезжай! Царь таких дураков, как ты, в графы производит. Может, турчонка Кутайсова обгонишь…- отрезал Суворов.
Но видно было по всему, что сегодня ехать он уже согласен.
– Вот что, Андрюша, так и быть, только тебя жалеючи поеду. Но поеду на своих, на долгих.
– Дядюшка, да император - знаете какой? Ждать не любит.
– И слушать не хочу! - стукнул ладонью по столу Суворов.- На ямских, на перекладных, неизвестно куда и зачем торопиться, по единой царской прихоти,- помилуй бог! Мне шестьдесят шесть годов. И брюхо болит. Старость не радость. Ежели б на дело, а так - пусть подождет!
И остался на своем.
Андрюше Горчакову волей-неволей пришлось согласиться. Дядюшка поедет на долгих, а он немедленно поскачет упредить государя, доложить, что все в порядке…
IV
Приехав в Петербург, Горчаков, зная нетерпеливый характер императора Павла, направился прямо во дворец. Павел I ждал его, не раз справлялся уже, вернулся ли флигель-адъютант Горчаков.
– Ну как, граф принял мое приглашение? Приедет? - спросил он у Горчакова.
– Приглашение вашего величества граф Суворов принял с радостью. Едет уже в Петербург. Но по болезни и старости не на почтовых, а на своих.
– Когда же он приедет?
– На днях.
– Когда именно?
Царь уже начинал горячиться.
– В воскресенье,- бухнул наугад Горчаков. Андрюша назвал, как ему казалось, крайний срок, вполне достаточный для того, чтобы приехать из Кончанского в Петербург: был только вторник, впереди - целая неделя.
– Когда приедет, доложить немедленно!
Горчаков полагал, что дядюшка доставится не раньше воскресенья. С пятницы он стал наведываться на заставу, но прошла и пятница и суббота, наступило воскресенье, а дядюшки нет как нет.
Уж не выкинул ли своенравный самолюбивый старик какую-нибудь новую штуку? Может, в последний момент передумал и не поехал? Горчаков извелся вконец.
Проходило и воскресенье. Окончательно потерянный и не надеявшийся уже ни на что Андрюша вечером поехал на заставу. Оставался час. Скоро царь ляжет спать, в городе погаснут огни, и все уснет.
Андрюша сидел в караульной избе и разговаривал с дежурным офицером. Он решил посидеть еще четверть часа и ехать домой. Сомнений не было - дядюшка его подвел. Андрюша уже сегодня не мог показаться на глаза императору, а завтра на разводе Павел, разумеется, лишит его флигель-адъютантского звания и упечет в гарнизон.
В таком печальном предчувствии и разговоры все вертелись вокруг разжаловании, выключений из службы и прочего.
Дежурный офицер рассказывал последнюю историю, ходившую по Петербургу, о том, как гвардии поручик ("Вот называли мне его фамилию, да я запамятовал. Кажется, Сукин…") выкрутился из беды лишь благодаря находчивости в ответе. Когда царь, разгневанный на поручика за то, что тот нехорошо салютовал ему эспонтоном, крикнул:
– В армию, в гарнизон его!
Поручик с отчаяния брякнул:
– Из гвардии да в гарнизон, это не резон!
Павел I рассмеялся и тут же простил поручика.
Андрюша делал вид, что слушает рассказчика, притворно улыбался, а думал о своем: на сердце скребли кошки…
Под окнами заскрипели полозья.
– Вот еще тянется какой-то помещик на долгих. И чего они едут, сидели б уж в своих усадьбах, ежели не трогают. Придется снова писать, - недовольно сказал офицер вставая.
Андрюша глянул из-за его плеча в окно и опрометью кинулся вон: на козлах он увидел непривычно трезвое, красное от ветра и мороза лицо Прохора.
