Суворов сильно разгневался - задержка Меласа нарушала все его расчеты. Он написал Меласу письмо, в котором доставалось всем австрийцам:
До сведения моего доходят жалобы на то, что пехота промочила ноги. Виною тому погода. За хорошею погодою гонятся женщины, щеголи да ленивцы. Большой говорун, который жалуется на службу, будет, как эгоист, отрешен от должности. В военных действиях следует быстро сообразить и немедленно же исполнить, чтобы неприятелю не дать времени опомниться. У кого здоровье плохо, тот пусть и остается позади,- намекал он прямо на командующего австрийскими силами.
Через неделю союзники подошли к Адде.
– Адда не преграда! - шутил Суворов. Он решил прорвать в нескольких пунктах расположение французов - Шерер растянул свои силы по всей реке. Чтобы обмануть Шерера, Суворов назначил переправу в самом неподходящем месте - у Сан-Джервазио:
берега тут были особенно круты, а течение чрезвычайно быстро.
Австрийский офицер-понтонер рапортовал, что спустить понтоны с такого высокого берега, тем более ночью, - невозможно.
Но суворовские войска все-таки переправились. В этот день дряхлый и бездарный генерал Шерер был смещен. На его место назначили молодого талантливого генерала Моро, который считался во Франции лучшим полководцем после Бонапарта.
– Мало было славы разбить шарлатана. Лавры, которые похитим у Моро, будут лучше цвести и зеленеть! - отозвался на это Суворов.
Союзные войска потеснили французов, захватив до шести тысяч пленных, в том числе генерала Серрюрье.
Моро не мог поправить ошибки Шерера, распылившего свои войска. Он мог думать пока лишь об отступлении. Дорога на Милан была уже отрезана, он не имел возможности помешать Суворову продвигаться туда. Французы отступали по направлению к Павии.
Суворов сделал то, что в этих же местах в 1705 году, в войне против французов, не удалось выполнить другому великому полководцу - Евгению Савойскому.
VI
Первыми к Милану прискакали донцы, преследовавшие отступающего врага. Это было вечером в субботу, 17 апреля 1799 года.
Французы закрыли городские ворота, но казаки вышибли их и гнали и кололи неприятеля, пока он не укрылся в миланской цитадели.
За казаками поспешал Мелас.
Фельдмаршал Суворов перешел Адду в 20 верстах от Милана. Въезд в город он назначил на следующий день, 18 апреля. День был воскресный и особенно торжественный: первый день пасхи.
С утра было тепло и ясно.
Милан в это воскресенье проснулся ранее обычного: все ждали вступления в город русских - людей, пришедших с далекого севера, где снега, морозы и медведи. На австрийские войска, расположившиеся в городе, никто не обращал внимания. Уже вчера вечером миланцы увидали казаков.
Бородатые, в длинных кафтанах и высоких барашковых шапках, они казались такими странными. Итальянцы сразу же прозвали казаков "русскими капуцинами".
С не меньшим любопытством ждали и самого фельдмаршала Суворова, диковинного полководца, который за всю жизнь не проиграл ни одного сражения. Они читали о Суворове в газетах, в брошюрах, где Суворов изображался страшным человеком, бог ни весть каким людоедом.
Потому миланцы поднялись спозаранку: каждому хотелось увидеть, как Суворов во главе войск будет въезжать в Милан.
Улицы были запружены народом. Тысячи людей двигались из города через восточные ворота за духовенством, которое с крестами и хоругвями шло встречать фельдмаршала Суворова. Окна, балконы, даже крыши домов были усеяны зрителями.
Милан гудел, как улей.
Суворов еще с вечера чувствовал себя не совсем здоровым - ломило поясницу. Он сидел в карете вместе со статским советником Фуксом.
Генерал Розенберг, передавая Суворову в Вероне дела, представил ему гражданских чинов, прикомандированных к армии. В их числе был состоявший на службе в коллегии иностранных дел статский советник Егор Борисович Фукс.
Суворов неприязненно глянул на толстого, мешковатого, с мясистым лицом старой бабы человека в очках.
– Помилуй бог, какой ты худощавый. Тебе надобно со мною ездить верхом! - сказал он Фуксу.
Статский советник густо покраснел - обиделся, но промолчал.
Суворов не придал Фуксу особого значения, но Розенберг тут же осторожно намекнул фельдмаршалу, что статский советник Фукс "имеет другие препоручения" от генерал-прокурора.
– Так, так, понимаю, - нахмурился Суворов.
Он сообразил: толстый Фукс, стало быть, является в армии "оком" царя.
И на следующий день Суворов поручил Фуксу вести все военные письменные дела главнокомандующего. Тем более что сам Суворов донесения писал очень редко.
– Перо неприлично солдату, - говаривал он.
И Фукс стал находиться при фельдмаршале неотлучно.
Сегодня статский советник Фукс успел нарядиться - надел свой шитый золотом дипломатический мундир. Суворов же не имел времени переодеваться он ехал, как был все эти дни во время боев у Адды, в обычном австрийском мундире.
Когда вдалеке показались толпы народа и на утреннем солнце блеснули кресты и хоругви миланского духовенства, Суворов вылез из кареты и пересел на казачью лошадь. Он, вместе с генералом Шателером, ехал впереди кареты. За каретой по-прежнему следовала свита фельдмаршала, а дальше войска с барабанным боем и музыкой.
Не доезжая шагов десяти до процессии, Суворов слез с коня и пошел навстречу архиепископу миланскому.
– Господь да благословит шествие твое, добродетельный муж! приветствовал победителя архипастырь.
Суворов, сняв каску, приложился к кресту. Он на итальянском языке благодарил архиепископа за приветствие.
Архиепископ, удивленный тем, что этот русский варвар не только набожен, но и хорошо говорит по-итальянски, совершенно растаял. Он рассыпался в похвалах Суворову. Суворов стоял, наклонившись к архиепископу (ныла проклятая поясница, и так стоять было удобно), внимательно слушал, стараясь понять цветистую, выспреннюю речь архиепископа. Хотелось в ответе не ударить лицом в грязь.
А музыканты австрийской колонны, увидавшие многотысячную толпу, старались как могли. Они заглушали слова архиепископа, мешали Суворову уловить, что говорит велеречивый пастырь.
Суворов чуть поворотил голову и нетерпеливо Махнул рукой: мол, перестаньте играть!
Прошка, снявший шапку перед крестом и набожно крестившийся на католические хоругви, не спускал глаз с барина. Прошка торопился поскорее доехать до места (он по опыту знал, что там ждет его вкусное итальянское винцо, тем более - сегодня пасха). Прошка понял жест Александра Васильевича по-своему.
– Поезжай! - толкнул он локтем кучера Ванюшку. - Барин поедет сзади!
Карета с важно восседавшим в ней толстым, самодовольно улыбавшимся статским советником Фуксом медленно поползла вперед. Народ расступился по обе стороны, давая дорогу.
Свита потянулась вслед за каретой.
Суворов недовольно поморщился: что они делают? Но останавливать движение было уже поздно. Он сократил свое ответное слово и пригласил духовенство следовать за свитой.
Архиепископу со всем его клиром пришлось поместиться среди войск.
Суворов сел на коня и вместе с Шателером и двумя адъютантами-австрийцами ехал во главе войск.
Надоевшим, все испортившим музыкантам он велел замолчать.
Миланцы приветствовали суворовскую карету громкими криками. Овациям не было конца.
Фукс оказался один в зеленом мундире среди белых австрийских. Он был одет не так, как все. На военных в белых мундирах никто из толпы не глядел: эка невидаль - австрийцы! Все ждали необычного, ждали русского, ждали Суворова.
В суворовской свите были и русские мундиры, но впереди всех оказался только Фукс. Он ехал в карете, и толпа принимала его за фельдмаршала Суворова.
Фукс не мог безучастно взирать на шумные приветствия, которые неслись к нему, со всех сторон. Толстое бабье лицо Фукса расплылось в самодовольную улыбку. Прижимая руку к сердцу, он кланялся во все стороны, как неопытный актер.
