политику решения для преодоления разломов и напряженности глобализации, ей придется избавиться от глубоко укоренившегося навязчивого стремления видеть мир только в терминах крупномасштабных абстрактных агрегатов. И государства, и бизнес должны принять более разносторонний и сложный подход к социальным явлениям (обобщенным в данных), чтобы повысить свою компетентность. Мир и его взаимодействия сложнее, чем крупные агрегаты, которые обычно используются для понимания и выработки политики, а также потенциально богаче.
Заключение: Следующая великая глобализация
Потрясения предложения создают, а затем переделывают глобализацию. Они преподносят уроки. Негативные потрясения за последние 200 лет выявили глубокий дефицит - не того, что мы могли бы хотеть, а того, что нам действительно нужно: продовольствие в 1840-х годах; продовольствие, топливо и боеприпасы во время великих мировых войн XX века; нефть и энергия в 1970-х годах; а затем медицинская безопасность в эпоху Ковида и военная безопасность в эпоху Путина. Дело не в том, что таких проблем не существовало в прошлом: голод и голодомор, вызванные плохой погодой и неурожаем, были регулярными явлениями в досовременном мире. А войны были эндемическим явлением. Но к девятнадцатому веку появились технологии и методы коммуникации, которые можно было использовать для поиска решений. В каждом случае преодоления шока снабжения значительную часть задачи составляла логистика: как обеспечить людей, оказавшихся в острой ситуации, предметами первой необходимости. Это ставило задачи перед всеми видами организаций: способы ведения бизнеса (и его финансирования), а также способы предоставления услуг правительствами. Требовалось радикальное переосмысление коммуникаций и связей.
Сдвиги немедленно вызывают противоречивые реакции, отчасти потому, что люди, классы и регионы затронуты столь разрозненно, отчасти потому, что многое еще неизвестно. Осознание или даже предположение о различных шансах и различных исходах приводит к подозрению и ненависти к тем, кто наживается на дефиците, войнах, инфляции и пандемиях. Неизвестность также может породить веру в то, что серьезные нарушения должны быть временными, что нормальная работа скоро возобновится, что война закончится к Рождеству, что пандемии быстро пройдут и будут сдержаны, как атипичная пневмония или лихорадка Эбола. С другой стороны, масштабность проблемы предполагает, что облегчение принесут только самые причудливые результаты: чудо-оружие, армии роботов-рабочих, применение машинного или искусственного интеллекта.
В первую очередь, ответ на проблему поиска новых поставок, реакция на сигналы, вызванные ростом цен, стимулировала дальнейшее развитие технологий. Карл Маркс, комментируя катастрофы 1840-х годов и их политические последствия, когда Европа, казалось бы, стабилизировалась и были созданы новые государства, очень ясно увидел этот момент. Крупномасштабные технические изменения, связанные с заменой стационарного оборудования на более совершенные машины, «в основном происходили в результате катастроф или кризисов». Это принуждение почти всегда было связано не с изобретением совершенно новых технологий, а с применением и развитием существующих методов. Паровая машина и ее применение в транспорте были хорошо известны к 1840-м годам, контейнеровоз и компьютер - к 1970-м, а нанотехнологии, мРНК-вакцины и применение искусственного интеллекта - к 2020 году. Однако внезапно эти технологии стали гораздо более актуальными, и их преобразующий потенциал может быть реализован. Кризис порождает новое мышление о том, как мир и человеческие технологии сочетаются друг с другом; и некоторые старые способы мышления (например, о денежной стабильности и о том, как ее можно легко достичь) выглядят устаревшими. Но видение нового часто бывает болезненным.
Дефицит порождает рост цен; по своей сути он не порождает инфляцию. Но правительства, столкнувшись с дефицитом, первоначально рассматривают инфляцию как способ поглотить шок от нового, помочь защитить сиюминутно проигравших в процессе перемен или даже стимулировать рост производства и производительности, чтобы преодолеть узкие места в предложении. Предположения, на которых основывается ответная политика, могут привести к тому, что механизм компенсации глубоко укоренится и вызовет высокую инфляцию, как в 1970-х годах, или даже гиперинфляцию, как после Первой мировой войны. Общее повышение цен помогает замаскировать трещины и уменьшить непосредственную возможность финансового кризиса. Позже приходит понимание того, что структурный перелом требует корректировки относительных цен; и, возможно, это тоже проще, когда все цены растут.
Кризисы, которые потрясли глобализацию, на практике всегда были серьезными возможностями для обучения, хотя эти возможности не всегда реализовывались. Изменения следует рассматривать как толчок к самоуспокоению. Вспомните вопрос Шумпетера "Как все становится другим?" и ответ на него: «когда в мире происходит что-то принципиально новое, мы сталкиваемся с загадкой». Обучение, однако, касается не только конкретных методов, но и способов ведения бизнеса и управления. Другие страны и культуры часто служили образцом. Великая выставка 1851 года научила даже самоуверенных британцев, что они могут извлечь пользу из идей и методов, казалось бы, более грубых или более "отсталых" Соединенных Штатов или Германии. 1970-е годы заставили самодовольных американских автопроизводителей понять, что их автомобили не так эффективны, как японские - страна, которую в 1960-е годы высмеивали за то, что она производит подделки, грубые, красочные и дешевые. А 2020-е годы? Кризис Ковида обнажил глубокие трещины и напряженность во многих обществах. Возникли вопросы о том, кто пострадал и как распределяется бремя. Для создания эффективного вакцинного ответа требовалось преодолеть глубокое неравенство и различия в мировоззрении, которые напрямую отражались в различных показателях использования вакцин. Эта проблема подчеркнула привлекательность для США ранее осмеиваемых европейских систем социального обеспечения. Но она также пролила новый свет на потенциал использования персонализированных данных на смартфонах в Китае для борьбы с кризисами общественного здравоохранения.
Обучение часто ассоциируется с ошибками, унижениями и поражениями. Германия и Япония дважды переделывались в результате осознания военной неадекватности: в XIX веке, после побед Наполеона и появления черных кораблей коммодора Мэтью К. Перри в токийской гавани, а затем снова после 1945 года. Основные реформы России в XIX веке, начиная с отмены крепостного права, были вызваны поражением в Крымской войне. После очередного поражения в войне с Японией (1904 - 1905 гг.) началась новая волна реформ. Запустит ли унижение России в ее жестоком и неумелом нападении на Украину в 2022 году аналогичный процесс реформ? Военное поражение показывает важность тщательной реформы и разумного подражания, чтобы догнать и перегнать стратегических соперников. И наоборот, часто утверждают, что британская негибкость и неспособность провести эффективную конституционную реформу были следствием не проигранных войн. Механизм того, как поражение побуждает к обучению, может быть не только психологическим: экономист Манкур Олсон утверждал, что чудеса Германии и Японии после Второй мировой войны были результатом разрушения после поражения неэффективных институтов, которые продвигали определенные секционные интересы и стояли на пути к достижению всеобъемлющего национального блага.
Учиться не всегда популярно, особенно когда это связано с принятием или присвоением решений из других культур.
