Меня предупредил Этьен. Наши триста семнадцать миллионов испарились на виртуальном пути в Соединенные Штаты. По всей видимости, в систему проникли хакеры. После прокола с магнитной карточкой, которая улетела по недосмотру на Антилы, тем самым лишив нас возможности перейти на ручное управление, Этьен чувствовал себя весьма неуверенно. Он жаждал доказать, что увод денег тщательно спланировали и осуществили террористы-суперпрофи, поэтому с карточкой или без карточки, но исход дела был предрешен. Или ему это удастся, или его выкинут на улицу за серьезное служебное упущение.
Я, конечно, не сомневался, что Этьена уволят все равно, однако высоко оценил его умение бороться. И даже горячо поддержал попытки убедить нас, будто мы имеем дело с грандиозным заговором. Президент был слегка ошарашен. Как же это? Выходит, банковский терроризм, о котором регулярно вопит горстка журналистов, существует на самом деле? Вот уж действительно, мы живем в подлое время, люди перестали делать как следует работу, за которую им платят, и отныне можно ожидать чего угодно. Вплоть до самых чудовищных мерзостей.
Итак, налет на наши счета прошел как по маслу. Очаровательный финальный штрих этого великолепного дня: в миг внезапного просветления старый ловелас потребовал, чтобы информация о случившемся никуда не просочилась. Обсудим это позже. А пока директор по коммуникациям должна составить коммюнике, задача которого — похоронить новость. Необходимо упомянуть о "технических инцидентах", послуживших причиной "ошибки в выполнении некоторого количества трансферов". На какую сумму? Ее назовут через несколько дней, упрятав внутрь вороха данных, относящихся к обычным операциям, которые осуществляет Банк. В разгар кризиса есть все шансы, что коммюнике проскочит незамеченным.
А пока Lehman продолжил свое падение и остановился на котировке в 21 цент, провалившись, иными словами, на 94 %. Некоторые журналисты потом припомнят, что годом раньше журнал Fortune ввел это почтенное учреждение в сонм "Лучших компаний США".
К вечеру понедельника 15 сентября 2008 года саван для Фулда был готов. И трейдеры всего мира рыдали, уронив головы на свои компьютеры, оплакивая наступивший конец света.
Мне с трудом удавалось думать о чем-либо, кроме дожидавшихся меня трехсот семнадцати миллионов. Возможно, это меньше, чем у Фулда, но чуть больше, чем у Эдуарда и Давида Ротшильдов вместе взятых. В конце концов, я это заслужил, как любой другой. Чем я хуже бандитов топ-менеджеров, уволенных за грубую ошибку и убегающих с деньгами своих акционеров и клиентов. Взглянем на вещи реально. В момент моего назначения я плохо согласовал условия контракта, и понадобились все эти неслыханные события, чтобы получить то, на что я имел законное право: золотой парашют. Чтобы приземлиться в новой жизни.
И теперь я смогу совершить прыжок.
Прошло восемь месяцев. Восемь с момента краха и пять с тех пор, как я покинул Банк. Формулировка: "с благодарностью за весомый вклад". В мою честь даже устроили небольшой коктейль, на котором в присутствии всех моих коллег только что назначенный новый президент произнес яркую речь по поводу лепты, внесенной мною в процветание нашего учреждения. Очень трогательно! Некоторые из присутствующих выглядели слегка удивленными. В особенности когда новый президент высказался в том смысле, что хотел бы продолжить наше сотрудничество — пусть в новом формате, но в прежнем прекрасном духе взаимопомощи и дружбы. Заодно он также предсказал "вполне возможное" отныне оздоровление рынков, подчеркнул, что отчетность Банка была "проверена под микроскопом" и что недооценка курса долго не продлится. Хорошее начало.
Всюду пишут, что у нынешнего кризиса есть и положительные стороны. Что он положит конец излишествам, заоблачным вознаграждениям, премиям за провалы. Что капитализм будет реконструирован. Что председатели советов директоров и другие топ-менеджеры будут (наконец-то!) нести ответственность. Что трейдеры (да-да!) успокоятся. И что время безумных спекуляций позади.
Но что на самом деле произошло за истекшие восемь месяцев?
Разве банкиры — ладно, руководители банков — отныне отвечают собственным имуществом, как это было раньше в крупных деловых домах? Нет.
Как там налоговые оазисы? До сих пор живы? По-прежнему принимают денежные средства большинства мультинациональных компаний и крупнейшие личные состояния? Даже если офшоры вынуждены отныне делать небольшие уступки, все равно ответ будет: да, да и да!
Отказались ли от чудесных тайников, каковыми являются джунгли внебалансовых счетов? Или эти пещеры с сокровищами, недоступные простым смертным — вкладчикам, журналистам и даже финансовым аналитикам, — по-прежнему существуют." Конечно же да.
Вернули ли банкиры деньги, соблюдая приличия? Отказались ли от заоблачных бонусов? От своих парашютов из цельного золота? Нет, нет и еще раз нет.
А прозрачность отчетов — она что, действительно повысилась? Были ли приняты новые, более жесткие правила, регламентирующие финансовые коммуникации? Ни в коем случае.
Что сделали министры финансов и главы государств, которые, чтобы скрыть свою беспомощность, собираются все чаще и чаще (как недавно в Лондоне)? Да ничего. Или совсем мало.
Нужно смотреть в лицо реальности: да, этот тип банкиров, к которым я принадлежал, — полностью развращенные люди, прожженные аферисты. Да, они без зазрения совести обжирались в течение двадцати лет и по-прежнему уверены, что праздник вот-вот продолжится. Никто не стремится отказаться от саморегулирования. Впрочем, непрозрачность для них — и безусловный рефлекс, и стиль жизни одновременно.
Ситуация остается крайне серьезной: с рынков ушло доверие. Правила ведения финансового бизнеса подлежат изменению. Но они не хотят и слышать об этом. Поэтому кризис продолжится. И продлится не восемь месяцев, как представляли себе поначалу некоторые магнаты, но скорее год, а может, и два. Как минимум.
А потом, в один прекрасный день, биржи упадут так низко, что вероятность новых больших заработков повысится. И желание воспользоваться этим станет неудержимым. Акции вырастут, экономика поднимется, и мы выберемся из кризиса. Единственный вопрос: когда?
Конечно, на горизонте появились тучки. Андорра вроде бы перестала быть идеальным убежищем. Не страшно, моя добыча переместится в другое место, подальше. В Сингапур. А может — в Китай, кто знает?
А пока я наслаждаюсь новой жизнью. Никто никогда не узнает, что это я написал книгу: некоторые детали изменены, о подробностях, которые помогли бы меня вычислить, я умолчал.
Сейчас семь вечера. Два часа ночи, по-вашему. Впрочем, я должен вас покинуть: у меня назначено свидание. Держу пари, она дожидается меня в черном шелковом белье.
Разве жизнь не прекрасна?
Само собой разумеется, слова, вложенные мною в уста персонажей, продиктованы исключительно моей памятью, которая далеко не всегда безупречна.
К.
САС-40 — ведущий французский биржевой индекс. (Здесь и далее — прим. перев.)
Энарх — так во Франции называют выпускников Национальной школы у правления ЕNA (Ecole nationale d'administration), одного из самых престижных вузов страны, где готовят высшие административные кадры.
UBS AG — один из самых престижных швейцарских банков, предоставляющий финансовые услуги по всему миру.
ФАО — Food and Agriculture Organization, FAO) — Продовольственная и сельскохозяйственная организация Объединенных Наций.
ОЭСР — Организация экономического сотрудничества и развития.
Имеется в виду американский банк Lehman Brothers.
Генри Полсон — в то время министр финансов (секретарь казначейства) США.
CDO — облигации, обеспеченные долговыми обязательствами.
ABS — ценные бумаги, которые дают их владельцам право на получение денежных поступлений от определенного пула (набора) активов.
Femme actuelle — популярный во Франции женский еженедельный журнал.
Рено ван Рюимбек — следователь, занимавшийся делом об обнародовании секретных документов, имевших отношение к коррупционному скандалу в высших эшелонах французской власти.
Братья (англ.) Подразумевается банк Lehman Brothers.
Братья Маркс — знаменитые американские комики, звезды кинематографа 30—40-х гг.
