несчастными, которым не хватало хлеба! Но именно здесь, где мои взоры падают только на сильных и богатых, на угнетателей страдающего человечества, я должен разразиться словом Божьим во всей его громовой силе…»
Признаем, однако, что теория смирения служила обществу, предотвращая мятеж. Религия, освящая божественным правом неприкосновенность власти и привилегий, дала человечеству силу продолжать свой путь и исчерпать свои противоречия. Без этой повязки на глазах людей общество распалось бы тысячу раз. Кто-то должен был пострадать, чтобы оно исцелилось; и религия, утешитель страждущих, решила заставить страдать бедных. Именно это страдание привело нас туда, где мы находимся; цивилизация, которая обязана всем своим чудесам рабочему, обязана еще своим будущим и своим существованием его добровольной жертве. Oblatus est quia ipse voluit, et livore ejus sanati sumus (Избит, потому что хотел этого, и его ранами мы исцелились).
О, рабочий народ! Народ обедненный, обиженный, осужденный! народ, который заключают в тюрьму, осуждают и убивают! Народ поруганный, заклейменный! Разве не знаешь ты, что есть предел, даже терпению, даже преданности? Не перестанешь ли ты преклонять слух к этим ораторам мистики, которые говорят тебе, что нужно молиться и ждать, проповедуя спасение иногда религией, иногда властью, и чьи страстные и звучные слова пленяют тебя? Твоя судьба — загадка, которую не могут разрешить ни физическая сила, ни душевное мужество, ни вспышки энтузиазма, ни возвышение каких-либо чувств. Те, кто говорят тебе обратное, обманывают тебя, и все их речи ведут к тому, чтобы отложить час твоего освобождения, готового прозвучать. Что такое энтузиазм и чувство, что такое поэзия, борющаяся с необходимостью? Чтобы преодолеть необходимость, нужна только сама необходимость, последний довод природы, чистая сущность материи и духа.
Религия, освящая божественным правом неприкосновенность власти и привилегий, дала человечеству силу продолжать свой путь и исчерпать свои противоречия. Без этой повязки на глазах людей общество распалось бы тысячу раз
Таким образом, противоречие стоимости, порожденное необходимостью свободной воли, должно было быть преодолено пропорциональностью стоимости, еще одной необходимостью, вызванной союзом между свободой и разумом. Но для того, чтобы эта победа разумного и свободного труда принесла все свои последствия, обществу необходимо было пройти долгие перипетии мытарств.
Следовательно, возникла необходимость, чтобы труд для увеличения своего могущества разделился; и по факту этого разделения — необходимость деградации и обнищания для рабочего.
Было необходимо, чтобы это изначальное разделение превратилось в инструменты и сложные комбинации; и необходимость в том, чтобы посредством этой перестройки подчиненный рабочий терял вкупе с законной зарплатой до тех пор, пока не будет занята кормящая его промышленность.
Была необходимость, чтобы конкуренция вызволила готовую к гибели свободу; и необходимость, чтобы это избавление привело к массовой ликвидации рабочих мест.
Была необходимость, чтобы производитель, облагороженный своим искусством, как раньше воин оружием, высоко держал свое знамя, чтобы смелость человека почиталась в труде, как на войне; и необходимость, чтобы из привилегий немедленно возродился пролетариат.
Была необходимость, чтобы общество взяло под свою защиту плебея побежденного, нищего и бесприютного; и необходимость, чтобы эта защита превратилась в новую серию пыток.
На нашем пути мы встретим еще другие необходимости, которые все исчезнут, как и первые, перед более важными необходимостями вплоть до момента, когда, наконец, придет общее уравнение, высшая необходимость, торжествующий факт, который должен установить господство труда навсегда.
Но это решение не может произойти от взмаха руки или напрасной сделки. Так же невозможно объединить труд и капитал, как и производить без труда и без капитала; — так же невозможно создать равенство посредством власти, как подавить власть и равенство и создать общество без народа и без полиции.
Необходимо, я повторяю, чтобы НЕПРЕОДОЛИМАЯ СИЛА поменяла текущие формулы общества; пусть это будет ТРУД людей, а не их доблесть или их голоса, который посредством сочетания искусного, законного, бессмертного и неотвратимого сочетания подчинит капитал людям и передаст им его власть.
Глава VIII
Об ответственности человека и Бога в виду закона противоречия, или решение проблемы Провидения
Древние обвиняли в присутствии зла в мире человеческую природу.
Христианское богословие по-своему подступилось к этой теме; и поскольку это богословие подводит итог всему религиозному периоду, который от происхождения общества простирается до нашего времени, можно сказать, что догмат изначального предначертания, имея для себя согласие рода человеческого, приобретает этим даже самую высокую степень вероятности.
Таким образом, согласно всем свидетельствам древней мудрости, каждый народ, защищающий как превосходящие свои собственные институты и прославляющий их, должен понимать причину зла не посредством религий, правительств и традиционных обычаев, приветствуемых уважением поколений, а посредством первобытного извращения, своего рода врожденной хитрости человеческой воли. Что же касается того, как бытие (существование) могло извратиться и извращаться изначально, то древние выходили из этой трудности посредством притчи: яблоко Евы и ящик Пандоры остались знаменитейшими из их символических решений.
Следовательно, древность не только поместила в своих мифах вопрос происхождения зла; она решала его посредством другого мифа, без колебаний утверждая преступность ab ovo (из яйца [243]) нашего рода.
Современные философы установили вопреки христианской догме не менее туманную догму — догму развращенности общества. Человек рождается добрым, — восклицает Руссо в своем безапелляционном стиле; — но общество, то есть формы и институты общества, его развращают. Именно в этих терминах сформулирован парадокс, или, лучше сказать, протест философа из Женевы.
Однако очевидно, что эта идея — лишь разворот античной гипотезы. Древние обвиняли индивидуума; Руссо обвиняет человека коллективного: по сути, это все то же предложение, абсурдное предложение.
Однако, несмотря на принципиальную идентичность принципа, формула Руссо, именно потому, что она была оппозицией, была прогрессом: поэтому она была встречена с энтузиазмом и стала сигналом к реакции, полной антилогий и непоследовательностей. Уникальная вещь! именно к анафеме, направленной автором «Эмиля» [244] против общества, которое возвышает современный социализм.
В течение семидесяти-восьмидесяти лет принцип социального извращения эксплуатировался и популяризировался различными сектантами, которые, копируя Руссо, всеми силами отталкивают антиобщественную философию этого писателя, не замечая, что стремясь реформировать общество, они остаются так же антиобщественны, как и он. Это любопытное зрелище — видеть этих псевдоноваторов, осуждающих следом за Жан-Жаком монархию, демократию, собственность, сообщество, твое и мое, монополию, наемный труд, полицию, налог, роскошь, торговлю, деньги, одним словом, все, что составляет общество, и без чего общество нельзя себе представить; затем, обвиняя в мизантропии и паралогизме того же Жан-Жака, потому что, осознав небытие всех утопий, в то же время указывая на антагонизм цивилизации, он сделал строгий вывод против общества, признавая при этом, что
