Как можно заключить по сцене в кабинете моего отца, я относился к образованной элите американского общества. Было бы глупо жаловаться на такое везение, но дары — и связи — Мидаса могут повредить, если вы хотите выйти за пределы этого круга. Замкнутый мирок очень богатых людей, в котором я вырос, — это однородная субкультура с правилами поведения, прописанными столь же тщательно, как в конфуцианском Китае, и столь же сковывающими. За членство в клубе, куда принимают по происхождению, образованию и воспитанию, расплачиваешься способностью понимать жизнь большого мира и участвовать в ней. Высокие особняки и закрытые для посторонних курорты оберегают от насилия и тревог в той же степени, в какой затрудняют доступ к людям и идеям, которые движут общество.
Вот чего я искал, когда переехал в штат Мэн, надеясь сделать карьеру в политике. Во мне еще жила та детская мечта о лидерстве, и я больше не мог делать вид, что не замечаю той искусственной жизни, что, казалось, была предопределена моим происхождением. Выборные технологии оказались делом, к которому у меня было мало способностей, но помогли увидеть и понять большой мир. Я никогда не забуду, как в начале моей так и не состоявшейся политической карьеры, проезжая мимо заводов компании International Paper в Ливермор-Фоллз, я увидел, что вода в реке Андроскоггин покрыта почти двухметровым слоем блестящей на солнце пены. Говорили, что если клочок этой пены попадет на автомобиль, то разъест краску до металла.
Я как-то сразу понял, что никто не хочет загрязнять Андроскоггин и какая это щекотливая тема в округе. Власти твердили: «Мы знаем, что это ядовитые отходы, но людям нужна работа». Руководители компании, потупившись, объясняли: «Мы живем в мире конкуренции, и мы не можем позволить себе нести расходы, от которых наши конкуренты избавлены». Рабочие и жители города чувствовали себя заложниками системы, которую не могли ни понять, ни контролировать. Все знали, какую угрозу представляют эти отходы, но неумолимые законы экономики не оставляли другого выхода, кроме как терпеть и надеяться, что ветер не бросит клочок пены в лицо твоему ребенку.
От созерцания этого ужаса я перешел к рассуждениям о последствиях деятельности корпораций для общества и впервые в жизни задался вопросом: а не является ли корпорация чудовищем Франкенштейна? Что, если человечество создало «машину богатства», которая его в конечном счете уничтожит? И так началось то, что стало делом моей жизни: разобраться в подоплеке могущества корпораций, чтобы создать систему, создающую богатство и одновременно соблюдающую интересы общества.
Ирония судьбы — променяв успешнейшую карьеру в бизнесе и праве в Массачусетсе на политическое фиаско в Мэне[1], я, благодаря Провидению ли, стечению обстоятельств или еще чему-то, приобрел опыт, необходимый человеку, отстаивающему нормы добросовестного корпоративного управления. Я был генеральным директором нескольких крупных компаний и основателем или учредителем многих небольших, был председателем совета директоров организации, которую все называют «достойной уважения трастовой компанией», директором доброго десятка публичных компаний и нескольких государственных корпораций… Был я и партнером крупной юридической фирмы, специализирующейся на корпоративном праве. Получил политический опыт на административных постах, заработал достаточно денег и, что важнее, добился возможности самостоятельно их зарабатывать, чтобы финансировать свою общественную деятельность. Даже неудачные вылазки в мир выборной политики закалили меня и помогли выработать иммунитет против враждебности и отрицания, с которыми в уютном болотце статус-кво всегда встречают попытки внести что-то новое.
С годами, вылущивая правду о власти корпораций из шелухи фальшивых слов и презентаций, я начал ощущать присутствие противостоявшей мне тайной и могучей силы. Порой я мог идентифицировать отдельных людей или целые организации — как я делаю в этой книге, но по большей части у меня было только смутное и плохо осознаваемое ощущение, что на защите власти корпораций стоит какая-то сплоченная и сильная группа.
Звучит, конечно, немного параноидально, но такой опыт, как у меня, действительно делает человека немного параноиком. Одного только конфликта с руководством Sears Roebuck хватило бы для доказательства существования этой таинственной силы.
В 1991 году я выдвинул свою кандидатуру в совет директоров Sears Roebuck и организовал среди акционеров кампанию, которая почти удалась. Дела у фирмы шли плохо, все признавали, что ее бизнес-план — это катастрофа. Чтобы сохранить акционерную стоимость, остановить падение акций, нужно было реорганизовать правление и совет директоров, и именно это я намеревался сделать. Компания была готова заплатить мне любые деньги, только чтобы я от нее отстал, но не шла ни на какие существенные преобразования. Когда же наконец в Sears Roebuck пошли на реформы — речь шла уже о ее выживании, — руководство даже не поблагодарило меня, хотя действовало в соответствии с той знаменитой полосной рекламой в Wall Street Journal, где я предлагал провести сокращение расходов[2]. Чем было вызвано такое неприятие? Тем, что я атаковал систему и те, кто ее контролировал, не хотели перемен.
Опыт, полученный в Sears, меня не столько обозлил, сколько многому научил. Я всю жизнь чему-то учился, а это была великолепная возможность заглянуть за кулисы Великой и Ужасной Корпорации. В других случаях, однако, я не мог не прийти в ярость. Так было, например, когда Джей Лорш, профессор Гарвардской школы бизнеса (вряд ли его можно назвать революционером и диссидентом), представил небольшой группе специалистов книгу о директорах корпораций, в написании которой он принимал участие. Мероприятие организовало почтенное издательство Harvard Business School Press. Книгу разнесли в пух и прах, авторов заклевали, и Брюс Этуотер, в то время возглавлявший компанию General Mills и комитет по корпоративному управлению «Круглого стола бизнеса»[3], подвел итог этой «встречи с читателями», заявив: «Такие заведения, как ваше издательство, должны дважды подумать, перед тем как публиковать материалы подобного сорта. Конечно, если они и впредь хотят получать от нас поддержку». Дословно. Так выглядела сила, защищавшая статус-кво.
Были и другие реалии, которые я пытался изменить, например, то, что власть корпораций стала доминирующей силой в США, а власть генерального директора — доминирующей силой в корпорации; инвестиционные фонды, будучи крупнейшими акционерами публичных компаний, закрыли глаза на свои обязанности действовать в интересах инвесторов и защищали существующую систему власти; практически отсутствовали механизмы, позволяющие заставить этих доверительных управляющих исходить из приоритетности — даже исключительности! — интересов их бенефициаров.
