Ознакомительная версия.
К 1550 году многие испанские экономисты начали понимать, что происходит с их страной, и в результате сумели сделать адекватный анализ ситуации и разработать полезные рекомендации. Американский историк Эрл Гамильтон, эксперт по экономике того времени и экономике Испании, в частности, пишет об этом так: «История знает немного примеров, когда группе моральных философов настолько точно удавалось диагностировать фатальную общественную болезнь, а государственные деятели настолько решительно пренебрегли бы их полезнейшим советом»[102]. В 1558 году министр финансов Испании Луис Ортис так описал текущую ситуацию в меморандуме королю Филиппу II: «Из сырьевых материалов Испании и Вест-Индии, в частности, шелка, железа и кочиниллы (красной краски), которые они покупают всего за один флорин, иностранцы производят готовые товары, которые затем продают назад, в Испанию, по цене от десяти до ста флоринов. Таким образом, Испания подвергается со стороны остальной Европы еще большим унижениям, чем те унижения, которым мы сами подвергаем индейцев. В обмен на золото и серебро испанцы предлагают индейцам безделушки большей или меньшей ценности; но выкупая свои собственные сырьевые товары у иностранцев по заоблачной цене, испанцы становятся посмешищем всей Европы»[103].
Основная идея меморандума Ортиса — готовый продукт может стоить в десять или даже сто раз дороже, чем необходимое для его производства сырье — веками звучала в европейской экономической литературе. Между сырьем и готовым продуктом находится мультипликатор — производственный процесс, который требует знаний, механизации, технологий, разделения труда, возрастающей отдачи и одновременно сам создает их. Но главное, что создается в ходе производственного процесса, — это рабочие места для безработных, которых в бедных странах всегда великое множество. Сегодня Всемирный банк строит экономические модели так, как будто в развивающихся странах вообще нет безработицы, хотя в некоторых из них только у 20–30 % работоспособного населения есть некое подобие работы в нашем понимании. Люди, в прежние времена разрабатывавшие экономическую политику, разделяли понятия безработицы, частичной безработицы и бродяжничества и знали, что труд, который потребуется для создания из сырьевых материалов конечного продукта, сам по себе и сам собой увеличит богатство городов и стран. Однако еще более важным они считали то, что виды экономической деятельности, появлявшиеся в ходе превращения сырьевых материалов в конечный продукт, подчинялись совсем другим экономическим законам, чем те, которым подчинялось производство сырьевых товаров. Мультипликатор обрабатывающей промышленности был ключом одновременно к прогрессу и к политической свободе.
Вот почему с конца XV века до окончания Второй мировой войны лейтмотивом экономической политики (хотя и не всегда экономической науки) был культ обрабатывающей промышленности. В рамках этого культа велись разговоры о «насаждении» промышленности в странах примерно так, как насаждаются полезные растения из дальних стран. В конце 1400-х годов появились два института, служащих одной цели, — патенты, защищавшие новые знания, и тарифная защита, позволявшая передавать это знание в новые географические области. Оба института основаны на одной экономической идее: новое знание должно создаваться и распространяться по миру, побуждаемое несовершенной конкуренцией. Необходимой частью этого процесса стали институты, которые «портили» цены, которые установил бы свободный рынок, — патенты создавали временную монополию на новые изобретения, а тарифы, искажавшие цены на промышленные товары, позволяли новым технологиям и производствам укорениться вдали от тех стран, где они были изобретены.
Изобретения и инновации никогда не могли быть воссозданы на свободных рынках без вмешательства государства. Сегодня экономическая политика и мировые финансовые организации защищают только патенты — постоянный источник растущего дохода для очень немногих и очень богатых стран. Однако эти же организации с пеной у рта запрещают применять инструменты, которые позволяют распространять несовершенную конкуренцию в форме новых производств в других странах. Защита несовершенной конкуренции считается нормальной в богатых странах, но только не в бедных. Вот пример того, что я называю подменой предпосылок в экономической науке: у себя дома богатые страны используют совсем другие теории, чем те, которые они применяют в странах третьего мира, совсем как в старые добрые колониальные времена. Соотношение сил в экономике всегда находит свое отражение в золотом правиле: у кого золото, тот и устанавливает правила.
В начале 1700-х годов в экономической практике двусторонней торговли появилось железное правило, которое быстро распространилось в Европе. Если страна экспортирует сырьевые товары и импортирует промышленные, то она ведет невыгодную торговлю, если страна импортирует сырьевые товары и экспортирует промышленные, то выгодную[104]. Интересно, что если страна экспортировала промышленные товары в обмен на другие промышленные товары, торговля считалась выгодной для обеих сторон. Как когда-то выразилась ЮНКТАД, симметричная торговля выгодна обеим сторонам, а несимметричная невыгодна бедным странам.
Вот почему главные сторонники индустриализации и тарифной защиты, такие как Фридрих Лист, были и главными сторонниками свободной торговли и глобализации, но только после того как все страны будут в достаточной степени индустриализованы. Еще в 1840-е годы Фридрих Лист разработал рецепт «правильной глобализации»[105]: свободная торговля должна вводиться после того, как все страны мира будут индустриализованы; только тогда она будет выгодна всем странам без исключения. Как мы видим, Лист только в одном расходится с принятой сегодня теорией — в вопросе выбора времени для введения свободной торговли, а также выбора географической и отраслевой последовательности, в которой должно идти развитие свободной торговли.
Даже в период восстановления Европы после Второй мировой войны подобный тип экономического мышления был в ходу. После войны промышленность США превосходила промышленность Европы. Однако никто почему-то не предлагал Европе следовать собственному конкурентному преимуществу в сельском хозяйстве; напротив, делалось все возможное, что бы реиндустриализовать Европу при помощи Плана Маршалла. План Маршалла состоял из традиционного набора стратегических инструментов, среди которых была и мощная защита обрабатывающей промышленности. Новой в этом наборе была только необходимость защищать сельское хозяйство послевоенной Европы. Однако в XX веке сельское хозяйство надо было защищать совсем по иным причинам, чем промышленное производство. Развитие производственной базы было агрессивной протекционистской мерой с целью добиться индустриализации и повышения реальной зарплаты в стране. Защита же сельского хозяйства была оборонительной протекционистской мерой с целью не дать доходам отрасли отстать от уровня зарплат в промышленном секторе, стремительно развивающемся под защитой агрессивного протекционизма. Другими словами, защита обрабатывающей промышленности, т. е. источника новых рабочих мест и роста заработной платы в стране, применяется по совсем иным причинам, чем защита занятости в сельском хозяйстве от конкурентов в бедных странах. Первый тип протекционизма агрессивный, он способствует росту зарплат во всей стране при помощи синергии. Второй тип протекционизма помогает крестьянам и регионам, где преобладает сельское хозяйство. Понять необходимость этих разных типов протекционизма можно, осознав качественные различия между обрабатывающей промышленностью и сельским хозяйством, о которых мы поговорим в следующей главе.
ГЕРМАНИЯ СЛЕДУЕТ ПРИМЕРУ АНГЛИИ (1648 г.)
Франция и другие страны взяли на вооружение стратегию, которую Тюдоры с таким успехом использовали в Англии. Помимо прочего эта стратегия способствовала созданию национальных государств: отдельные маленькие города-государства безвозвратно канули в прошлое, вместо них появились государства, которым удалось укрепить «общее благо» и распространить его на географические области с обширными рынками. Во Франции знаменитый государственный деятель Жан-Батист Кольбер (1619–1683) развил промышленность и инфраструктуру такого масштаба, что они объединили всю страну. Его целью было объединить страну, создав в ней совершенную конкуренцию, и защищать возрастающую отдачу и трудоемкую промышленность от иностранных конкурентов. В XVIII веке в Европе Кольбера называли не иначе как «великий Кольбер».
Вспомним теперь, что происходило в этот момент в Германии, самой отстающей европейской стране того времени. Основателем немецкой экономической науки был Фейт Людвиг фон Зекендорф (1626–1692). Он жил во времена войны и разрухи. Тридцатилетняя война (1618–1648) уничтожила 70 % гражданского населения. Начиналась эта война как внутренний конфликт на религиозной почве, но постепенно в нее оказались вовлечены многие страны Европы, такие как Испания, Франция, Дания и Швеция. Победителей в Тридцатилетней войне не было, но многие немцы поняли, что проиграла цивилизация в целом. Когда Зекендорфу было 16 лет, его отца, немецкого солдата, служившего в шведской армии, казнили по подозрению в шпионаже. Перед самой смертью Зекендорфа в возрасте 66 лет французская армия Людовика XIV стерла с лица Земли немецкий штат Ринеланд-Палатинат. В промежутке между этими событиями Германия вела войну с турками, которые осадили и захватили Вену, и дважды воевала с Францией. В результате одной из этих войн Страсбург, где учился Зекендорф, был захвачен Францией. Одним из результатов Вестфальского мира (1648 г.), который положил конец Тридцатилетней войне, стал раздел Германии на 300 малых штатов. Эти подробности я привожу здесь потому, что считаю, что странам, которые сегодня терпят неудачу, полезно вспомнить, как Германия сумела выбраться из глубочайшего послевоенного кризиса. Германию спасла производственная стратегия, сознательное развитие торговли и промышленности, отделенных от сельского хозяйства и производства сырьевых материалов. Чтобы преуспеть, Германия решила эмулировать экономический строй страны, в которой царили мир и достаток; в качестве примера для подражания была выбрана Голландия[106].
Ознакомительная версия.
