Точно так же правительства промышленно развитых государств осознали вдруг, что их страны, рассматриваемые как места осуществления инвестиций, соперничают со странами, чьи правительства предлагают инвесторам более низкие налоговые ставки, значительную свободу ведения хозяйственной деятельности и возможность не слишком волноваться об условиях труда работников. Первоначально казалось, что развитые страны столкнулись с непреодолимой проблемой. Но нет. Для некоторых видов деятельности фирмам необходимы высококачественная инфраструктура и квалифицированная рабочая сила, которые способны предоставить только государства с сильной коллективной политикой и высоким уровнем налогообложения, что, как мы увидим несколько позже, является важным компонентом уверенной в себе, напористой социал-демократии. Через некоторое время глобализация стала означать, что по крайней мере некоторые жители беднейших стран начинают зарабатывать достаточно для того, чтобы приобретать товары и услуги, поставляемые из наиболее богатых частей света. Этот процесс начался уже довольно давно. Так, например, китайские потребители покупают немецкое производственное оборудование, английские автомобили и итальянскую обувь. Первоначальное шоковое воздействие глобализации привело к изменению расстановки сил в переговорах между международными инвесторами, с одной стороны, и национально укорененными правительствами и рабочим классом развитого мира – с другой. Оно и объясняет алогичный на первый взгляд союз неолиберализма и ксенофобии: первый стремится к безграничным глобальным рынкам; если народные массы проникнуты подозрительностью и нетерпимостью, они едва ли примут транснациональные режимы, которые являются единственными институтами, способными регулировать эти рынки.
Однако параллельно с глобализацией происходило дерегулирование финансовых рынков. Как нам теперь известно, инвестиционные банкиры разработали целый ряд рискованных инвестиционных стратегий, позволивших очень узкому кругу людей приобрести невиданные богатства ценой дестабилизации глобальной экономики в целом. Следствием этого стал англоамериканский финансовый кризис 2008 г. Но система нерегулируемых высокорисковых финансов сохранилась. Наша зависимость от банковской системы привела к тому, что правительства самых разных стран помогли банкам выбраться из ловушки, в которую они угодили по собственной инициативе. Во многих случаях, чтобы получить необходимые средства, государства должны были пойти на сокращение социальных расходов. Для того чтобы спасти супербогачей, пришлось взывать к бедноте. Более того, государства поощряли банки к возвращению к безответственной деятельности, но с условием, что они несколько умерят свой пыл, рассчитывая на восстановление платежеспособности. В прошлом, в пору успехов, нерегулируемая финансовая модель использовалась для демонстрации способности банков и рынков совместно решать множество мировых экономических проблем; отсюда в социал-демократическом подходе, основывающемся на регулируемых рынках и сильной социальной политике, не было необходимости. Если же модель потерпела неудачу, следует как можно быстрее «поставить ее на ноги», чтобы не оставить социал-демократическому подходу ни единого шанса. Орел – выигрывает неолиберализм, решка – проигрывает социал-демократия.
Кроме того, необходимо упомянуть о важнейшем изменении в современном капитализме, предшествовавшем первым двум и произошедшем в базе поддержки социал-демократии. Изначально это политическое движение опиралось на занятых физическим трудом рабочих предприятий обрабатывающей промышленности (прежде всего на мужчин), на рабочий класс. Признание его прав и обязанностей стало первым случаем в истории организованных обществ, когда множеству обычных трудящихся было позволено сыграть эту роль. Представители рабочего класса пополняли ряды сторонников политических течений, признававших ограниченность свободного рынка и требовавших предоставить трудящимся шанс на безопасную достойную жизнь. Этот класс создавал профсоюзы, кооперативные движения, а также социалистические, социал-демократические и рабочие партии. Однако начиная с 1970-х годов в странах Северной Европы, а затем и в других государствах мира разворачивается процесс сокращения и абсолютных, и относительных размеров рабочего класса. Непрерывное повышение производительности труда в обрабатывающей промышленности привело к снижению потребности в большом количестве промышленных рабочих; на начальных этапах глобализации происходило перемещение значительной части промышленных производств в новые развивающиеся экономики; а увеличивавшийся спрос на услуги различных типов привел к появлению нового типа рабочей силы. Важнейшей составляющей этой рабочей силы было участие в предоставлении общественных услуг: в сфере здравоохранения, образования, охраны общественного порядка и безопасности, в государственном управлении. Это обеспечило социал-демократам новую базу поддержки, поскольку они выступали за рост сферы государственных услуг. Социал-демократическим партиям удалось заручиться и поддержкой женщин, занимавших значительную часть рабочих мест, связанных с предоставлением общественных услуг. Сфера частных услуг оказалась более устойчивой к влиянию социал-демократов, но не потому, что ее работников привлекали другие партии и политические силы. Нет, она оказалась довольно аморфной, не способной «произвести на свет» некое определенное политическое направление. Казалось бы, с этой проблемой сталкиваются все партии. Но именно социал-демократия, как сила бросающая вызов основному распределению власти в экономике, нуждается в положительной, четко определенной базе поддержки. Таким образом, общее ослабление политической идентичности оказало на социал-демократию более сильное влияние, чем на партии, представляющие группы интересов, сильными сторонами которых являются рынок и экономика сами по себе.
К началу XXI в. обе группы базовой поддержки социальной демократии были вынуждены занять оборонительную позицию. Численность рабочего класса, занятого физическим трудом, неуклонно уменьшалась, а государственные служащие (в широком смысле, включая сотрудников не только государственных органов, но и государственных организаций, учреждений, предприятий) подвергались непрерывным нападкам со стороны неолиберальных политиков и публицистов. Их выставляли паразитами, живущими за счет налогов, собираемых с трудящихся в частном секторе. Однако если попытаться представить себе деньги, расходуемые на общественные услуги, как купюры, которые с таким же успехом могли бы быть зарыты в яме (образ, часто используемый неолибералами в своей риторике), то что мы должны сказать о людях, извлекающих доход из того, что они помещают его в яму?
