Ознакомительная версия.
Экспортирующая зерно и сахар Россия по уровню среднедушевого потребления этих продуктов отставала от развитых стран мира нередко в разы:
Среднедушевой остаток хлеба в 1913 г. (год максимального урожая){66} и сахара в 1903 г., кг{67} (Хлеб … Сахар)
США … 1000 … 30
Дания … 900 … 23
Франция … 550 … 16
Великобритания … 450 … 44
Нидерланды … 400 … 20
Норвегия/Швеция … 400 … 18
Евр. Россия (50 губ.) … 320 … 5
В 1895 г. был принят закон, по которому министерство финансов совместно с сахарозаводчиками определяло заранее на год вперед норму потребления сахара в стране — по 10,5 фунтов в год, в то время как в Англии душевое потребление составляло 92 фунта в год. Сахар, произведенный сверх этой нормы, следовало вывозить за границу и продавать там по демпинговым ценам, т.е. ниже цен российского рынка. Так, если внутри страны цена на сахар-рафинад равнялась б руб. 15 коп. за пуд, то в Лондоне он продавался по цене 2 руб. 38 коп. За 1890–1900-е годы вывоз сахара из России увеличился в четыре раза с 3,3 до 12,5 млн. пуд{68}. Потребление сахара в России вырастет к 1910 г. всего до 8 кг/на человека.
Основным питанием русского мужика, отмечает современный исследователь быта русского крестьянина Л. Милов, были ржаной хлеб, щи из капусты и каша. Мясо ели только по праздникам даже в богатых семьях. В простых семьях мясо берегли для «свальной работы», т.е. наиболее тяжелой, например сенокоса{69}. На севере России хлеба хватало только до марта-апреля, и «хлеб» делали из смеси ржаной муки и сосновой коры. Крестьяне и из других регионов России спасались, делая «хлеб» из лебеды. Последствия принятия такой пищи, употребляемой в России более или менее регулярно, однозначны: «крестьяне бывают малосильны и к работе неспособны»{70}.
Демография — это судьба.
Огюст Конт{71}Демографические приливы и отливы есть символ жизни минувших времен, это следующие друг за другом спады и подъемы… В сравнении с этими фундаментальными реальностями все (или почти все) может показаться второстепенным.
Ф. Бродель{72}Характеризуя демографическую ситуацию в России накануне Первой мировой войны, Дж. М. Кейнс в 1919 г. отмечал: «Население европейской России увеличилось еще в большей степени, чем население Германии. В 1890 году оно было меньше 100 миллионов, а накануне войны оно дошло почти до 150 миллионов; в годы, непосредственно предшествующие 1914 году, ежегодный прирост достигал чудовищной цифры в 2 миллиона… Великие исторические события часто бывают следствием вековых перемен в численности населения, а также прочих фундаментальных экономических причин; благодаря своему постепенному характеру эти причины ускользают от внимания современных наблюдателей… Таким образом, необычайные происшествия последних двух лет в России, колоссальное потрясение общества, которое опрокинуло все, что казалось наиболее прочным… являются, быть может, гораздо более следствием роста населения, нежели деятельности Ленина или заблуждений Николая…»{73}
Прирост населения России был сопоставим с показателями Германии, Англии и Франции вместе взятых:
Среднегодовые темпы прироста населения, в%, за 1900–1912 гг.{74}
Впервые избыток населения в России грозно проявил себя во время голода 1891 г. С этого времени общины ввели самый уравнительный принцип землепользования — по едокам, т.е. приоритетом ставилась обеспечение физического выживания людей[9]. Причина этого голода была предсказана еще Т. Мальтусом, который отмечал, что численность населения в аграрном обществе растет быстрее, чем производство продовольствия. Развязка наступает тогда, когда оказываются исчерпанными все доступные источники сельскохозяйственных земель.
Первые признаки нехватки земли стали проявляться в России еще в середине 1870-х гг. «В настоящее время, — писал в те годы А. Энгельгард, — вопрос о крестьянской земле, о крестьянских наделах сделался вопросом дня»{75}. «Мужики ждут только милости насчет земли. И платить готов, и начальство, и самоуправство терпеть и ублажать готовы, только бы землицы прибавили… насчет земли толков, слухов, разговоров не оберешься. Все ждут милости, все уверены — весь мужик уверен, что милость насчет земли будет. Любой мальчишка стройно, систематично, «опрятно» и порядочно изложит вам всю суть понятий мужика насчет земли, так как эти понятия он всосал с молоком матери»{76}.
«Толковали не о том, что у одних отберут и отдадут другим, — дополнял А. Энгельгардт, — а о том, что равнять землю. И заметьте, что во всех этих толках дело шло только о земле и никогда не говорилось о равнении капиталов или другого какого имущества»{77}. Равнять землю — «каждому отрежут столько, сколько, кто сможет обработать. Царь никого не выкинет, каждому даст соответствующую долю в общей земле…»{78} При этом если земля должна принадлежать обществу, «то другие предметы, скот, лошади, деньги, принадлежат дворам, семьям…»{79}
Слухи усилились с 1878 г. «После взятия Плевны о «милости» говорили открыто на сельских сходах… Все ожидали, что тогда в 1879 г. выйдет «новое положение» насчет земли… мысль о «милости» присуща каждому — и деревенскому ребенку, и мужику, и деревенскому начальнику, и солдату, и жандарму, и уряднику из простых, мещанину, купцу, попу… Толки об этом никогда не прекращаются… До войны слухов было меньше. Сильно толковать стали после взятия Плевны и как-то вдруг, сразу, повсеместно…»{80} «Министр внутренних дел Маков, желая убедить народ, что никаких равнений не будет, так как правительство и закон ограждают собственность, издал в 1879 г. известное «объявление»… «Объявление» однако, не достигло цели…»{81}. Между тем, из-за стремительного роста населения, площадь крестьянских наделов становилась все меньше:
При отмене крепостного права большинство крестьян уже было наделено землей в размерах, не обеспечивавших даже прожиточного минимума. В 1877 г. 78% крестьянских дворов (6,2 млн.) имели наделы ниже этой нормы и находились на грани полуголодного существования. Несмотря на то, что площадь пашни с момента освобождения крестьян выросла почти на 50%, реальный возможный надел на мужскую душу, по данным Министерства сельского хозяйства, снизился с 4,7 десятины в 1861-м — до 3,96 в 1906 г.{82} На практике ситуация была еще хуже:
Средний надел, дес. на 1 душу мужского пола крестьян без разрядов{83}
По 50 губ. Европейской России
1860 г. … 4,8
1880 г. … 3,5
1900 г. … 2,6
В губерниях Центрального Черноземья среднедушевой надел был еще ниже, достигая в Курской и Орловской губерниях 1,7–1,8 дес. на душу мужского пола{84}. «Истинный смысл малоземелья остается фактом <…>, — констатировал А. Кауфман, — притом не только у наименее, но даже у изобильно обеспеченных землею групп крестьянства, и не открывает достаточного простора для приложения крестьянского труда… у многочисленных групп населения она не обеспечивает даже продовольствия»{85}.
Все это время «крестьяне безропотно переносили ужасы голода, не поддерживали революционные партии», — отмечает В. Кондрашин{86}. Переломным стал катастрофический голод 1891 г., он похоронил надежды крестьян на «милость» дарованную сверху. Не случайно, по словам М. Покровского, «начало поворота современники, почти единогласно, связывают с неурожаем 1891 года»{87}. Впервые о «ряде крестьянских беспорядков» циркуляр министерства внутренних дел сообщит в 1898 г.{88}, с 1901 г. крестьянские волнения стали вспыхивать по всей стране.
Кульминацией станет Первая русская революция 1905 г. движущей силой, которой, по словам С. Витте, являлось именно крестьянство: «Самая серьезная часть русской революции 1905 года, конечно, заключалась не в фабричных, железнодорожных забастовках, а в крестьянском лозунге: «Дайте нам землю, она должна быть нашей, ибо мы ее работники» — лозунги, осуществления, которого стали добиваться силою»{89}. Журнал Вольного экономического общества в 1908 г. сообщал: «Крестьяне старались, прежде всего, добыть землю своего помещика», «О претензиях крестьян на землю своих прежних помещиков пишут корреспонденты всех губерний». «Этого барина земля наша, и мы не дадим ее никому ни арендовать, ни покупать» гласят анкеты Вольного экономического общества»{90}. «У нас в воздухе висит что-то зловещее, — свидетельствовали в том же году из Воронежской губернии, — Каждый день на горизонте зарево пожаров, дышится и живется трудно точно перед грозой»{91}. П. Столыпин в те годы приходил к выводу, «что близко уже то время, когда нам придется стать перед вопросом экспроприации частновладельческих земель»{92}.
Ознакомительная версия.
