Согласно имеющимся расчетам, в 1950 году общая стоимость государственных активов во Франции превышала один год национального дохода. Учитывая тот факт, что инфляция сильно сократила стоимость государственного долга, чистое государственное имущество практически равнялось одному году национального дохода во времена, когда вся совокупность частного имущества едва достигала двух лет национального дохода (см. график 3.6). В данном случае на точность расчетов также не следует слишком полагаться: стоимость капитала трудно оценить в эпоху, когда цена активов находилась на исторически низком уровне; кроме того, государственные активы, возможно, были немного недооценены по сравнению с частными. Однако пропорции можно считать значительными: в 1950 году французскому государству принадлежало от 25 до 30 % национального имущества, вероятно даже немного больше.
Речь идет о значительной доле, особенно если принимать во внимание тот факт, что в государственную собственность практически не перешли мелкие и средние предприятия и сельское хозяйство; она также всегда оставалась миноритарной (менее 20 %) в области жилой недвижимости.
В промышленной и финансовой сферах, в наибольшей степени затронутых национализацией, доля государства в национальном имуществе превышала 50 % с 1950-х по 1970-е годы.
Этот исторический опыт был относительно недолгим, однако он имеет большое значение для понимания сложных отношений, которые сегодня выстраиваются между французским общественным мнением и частным капитализмом. На протяжении всего Славного тридцатилетия Франция, переживавшая процесс перестройки и показывавшая очень сильный экономический рост (самый быстрый в ее истории), жила в смешанной экономической системе, при капитализме без капиталистов или, по крайней мере, при государственном капитализме, в котором частные собственники не обладали контролем над крупными предприятиями.
Конечно, национализация в те времена проводилась и во многих других странах, в том числе и в Великобритании, где стоимость государственных активов также превзошла один год национального дохода в 1950 году, т. е. достигла того же уровня, что и во Франции. Разница заключалась в том, что британский государственный долг составлял тогда более двух лет национального дохода, вследствие чего государственное имущество было сильно отрицательным в 1950-е годы, а частное имущество было выше, чем во Франции. Государственное имущество в Великобритании стало положительным в 1960-1970-е годы, но не превзошло планку в 20 % национального имущества (хотя и это существенный показатель)[124].
Особенность французского пути состоит в том, что после золотой поры в 1950-1970-е годы государственная собственность вновь упала до низкого уровня в 1980-1990-е годы, в то время как частное имущество, недвижимое и финансовое, даже превысило показатели Великобритании: около шести лет национального дохода в начале 2010-х годов, что в 20 раз больше имущества государственного. Из страны государственного капитализма в 1950-е годы Франция превратилась в землю обетованную нового частного имущественного капитализма XXI века.
Эти изменения тем более поразительны, что они так и не были приняты во внимание. Процессы приватизации, либерализации экономики и дерегулирования финансовых рынков и потоков капитала, которые охватили всю планету в 1980-е годы, имеют множество истоков. Воспоминания о депрессии 1930-х годов и о последовавших за ней катастрофах померкли. Стагфляция 1970-х годов показала границы послевоенного кейнсианского консенсуса. Когда восстановление и быстрый рост Славного тридцатилетия подошли к концу, процесс неограниченного расширения роли государства и увеличения налогов, имевший место в 1950-1970-е годы, был поставлен под вопрос, что выглядело вполне естественно. Дерегулирование началось в 1979–1980 годах с «консервативных революций» в Соединенных Штатах и Великобритании, которым все труднее было мириться с тем, что их догоняли другие страны (хотя этот процесс наверстывания в значительной степени носил автоматический характер, как мы видели во второй главе). В то же время все более очевидный провал советской и китайской этатистских моделей в 1970-е годы заставил двух коммунистических гигантов в начале 1980-х приступить к постепенной либерализации своих экономик и ввести новые формы частной собственности на предприятия.
На фоне этих схожих изменений, происходивших в разных странах, французские избиратели в 1981 году пошли против веяний времени (разумеется, у каждой страны своя история и свой собственный политический календарь), приведя к власти новое социалистическо-коммунистическое большинство, программа которого заключалась в расширении процесса национализации в банковской и промышленной сферах, начатого в 1945 году. Однако эта интермедия оказалась недолгой: уже в 1986 году либеральное большинство запустило масштабный процесс либерализации во всех отраслях, который был продолжен и расширен в 1988–1993 годах новым социалистическим большинством. Государственная компания Renault стала акционерным обществом в 1990 году, равно как и управление в области телекоммуникаций, которое было преобразовано в France Telecom и капитал которого был открыт в 1997–1998 годах. В 1990-2000-е годы, в условиях замедленного роста, высокой безработицы и большого бюджетного дефицита, постепенная продажа долей государства обеспечила некоторые дополнительные доходы менявшимся правительствам, однако не воспрепятствовала увеличению задолженности. Государственное имущество сократилось до очень низкого уровня. Тем временем частное имущество мало-помалу вернулось к показателям, наблюдавшимся до потрясений XX века. Так, в течение минувшего столетия страна, толком не поняв, как это произошло, дважды полностью преобразовала в противоположном ключе структуру национального имущества.
Глава 4. От старой Европы к Новому Свету
Мы исследовали метаморфозы капитала в Великобритании и во Франции с XVIII века. Полученные выводы схожи и дополняют друг друга. Природа капитала полностью преобразилась, однако его общий объем никак не изменился. Для того чтобы лучше понять логику различных исторических процессов, нам следует исследовать также эволюцию других стран. Мы начнем с изучения опыта Германии, который дополняет и обогащает европейскую панораму. Затем мы исследуем вопрос капитала в Северной Америке (в Соединенных Штатах и Канаде). Мы увидим, что в Новом Свете капитал принимал весьма специфические формы: во-первых, потому, что земля здесь имелась в изобилии и стоила недорого, во-вторых, потому, что здесь важную роль сыграла система рабовладения, и, наконец, в-третьих, потому, что со структурной точки зрения этот мир, где демографический рост продолжается постоянно, меньше склонен к накоплению капитала относительно ежегодного оборота дохода и производства, чем старушка Европа. Это приведет нас к вопросу о ключевых факторах, предопределяющих соотношение между капиталом и доходом в долгосрочной перспективе: он будет рассмотрен в следующей главе, где мы обратимся к анализу богатых стран в целом, а затем и всей планеты в той мере, в какой нам это позволят источники.
