на это тем, что опустился на свое место и закрыл глаза. Спикер, заметив дремоту, спросил: «Должен ли почтенный джентльмен засыпать, когда я говорю? [44]» Черчилль открыл глаза и ответил: «Нет, это исключительно добровольное действие».
Были и другие кандидатуры на пост премьер-министра: в частности, лорд Галифакс, которому благоволил король. По мнению многих, он лучше подходил для должности премьер-министра в этот решающий момент. К Галифаксу обращались, но он отказался, считая, что не сможет сочетать эффективные действия на посту премьер-министра с обязанностями в Палате лордов. Питер Друкер писал, что в 1940 году Черчилль «скорее казался, чем был; бессильный старик, быстро приближающийся к 70 годам, Кассандра, наводящая скуку на своих слушателей, несмотря на (или, возможно, как раз благодаря) пылкую риторику; двукратный неудачник, который, как бы величественна ни была его оппозиция, доказал свое несоответствие требованиям должности». Уильям Манчестер рассказывает, что некоторые члены его собственной Консервативной партии считали, что с отставленным премьер-министром Невиллом Чемберленом несправедливо обошлись во время дебатов, когда насмешки и оскорбления, как шрапнель, разлетались по залу. В конце концов, Чемберлен вышел из зала избитым, сломленным человеком.
Общественность и пресса вспоминали просчеты Черчилля в качестве первого морского лорда в Первой мировой войне и особенно кровавую катастрофу в Дарданеллах [45]. Многие семьи в Шотландии и Англии все еще испытывали горечь по поводу бесполезной гибели своих сыновей, а представитель министерства иностранных дел Р. А. Батлер назвал его «полукровкой-американцем, чьей главной поддержкой были малоспособные, но болтливые люди» [46]. На изысканных обедах правящей партии иногда называли его красноречивым неудачником, пьющим слишком много бренди. Действительно, Самнер Уэллс, доверенное лицо Рузвельта, сказал президенту в марте 1940 года, что Черчилль «неустойчив и слишком много пьет» [47].
Черчилль и вправду пил. Он пил с полудня и до глубокой ночи – херес утром, виски в обед, Johnny Walker Red вечером, шампанское и бренди ночью. Спиртное, казалось, не отупляло и не утомляло его, и он никогда не пьянел. Более того, он презирал пьянеющих. Все эти алкогольные возлияния дополнялось гаванскими сигарами – около 10 штук в день, хотя большинство из них выкуривались лишь частично. Некоторые он просто жевал, не затягиваясь. Позже его давний личный врач, лорд Моран, сказал: «Уинстону Черчиллю сегодня 80 лет – замечательное достижение для человека с его привычками. Неистовое пренебрежение здравым смыслом ознаменовало его земное паломничество» [48].
Черчилль был не совсем традиционным аристократическим англичанином. Во-первых, он не смеялся над антисемитскими шутками. Во-вторых, его жена, Клементина, не считала нужным скрывать свои взгляды, иногда весьма радикальные. Сам Уинстон никогда не был истинным тори, и другие патриции [49] иногда чувствовали неловкость по отношению к нему и его либеральным идеям.
Хотя Уинстон и Клементина утверждали, что обожали друг друга, они никогда не обедали вдвоем, не спали в одной спальне и не проводили отпуск вместе. Клементина любила осматривать достопримечательности и неторопливо ходить по галереям, Черчилль же терпеть не мог эти занятия, и с возрастом Клементина отправлялась во все более длительные самостоятельные туры. В одном из них, пятимесячном путешествии в Южные моря в конце 1930-х годов, она встретила родственную душу, Теренса Филипа, красивого богатого арт-дилера, который был значительно моложе ее, и они глубоко полюбили друг друга. По возвращении в Лондон они, очевидно, сохранили отношения, и Клементина собиралась совершить еще одну поездку. Черчилль сказал решительное «нет», и роман, похоже, угас. Черчилль, по словам его великого биографа Мартина Гилберта, был «слабоволен». Однажды в парламенте другой член парламента шепнул ему, что его ширинка расстегнута. «Это не имеет значения, – ответил он. – Мертвая птица не покидает гнезда».
Принято считать, что Гитлер также был недостаточно сексуален. Лукач приводит анекдотические свидетельства того, что многие красивые женщины восхищались им и хотели «переспать с ним», но безрезультатно [50]. Занимательно, что два самых динамичных лидера XX века не были «бабниками» в каком бы то ни было смысле.
Что касается Клементины, то за исключением вышеупомянутого случая, она была предана Черчиллю и убеждена, что он предназначен для великих свершений. Позже мы увидим, что в годы войны она была очень заботливой и делала все возможное, чтобы оградить его от переживаний за своенравных и часто неловких детей. Уинстон и Клементина всегда использовали ласковые имена друг для друга. Он был «мопсом», она – «кошкой». Однако Черчилль, самодовольный полуночник, был нелегким человеком для совместной жизни. Клементина дала лорду Морану такой проницательный и не совсем лестный очерк о муже:
«Уинстон всегда смотрел на вещи, выделяя самую суть. Его глаза сфокусированы на точке, которую он намерен достичь, и он не видит ничего за пределами этого узкого сектора… Он ничего не знает о жизни обычных людей. Он никогда не ездил в автобусе и только один раз в метро. Уинстон – эгоист; он не хочет казаться таким, он просто создан таким. Он эгоист, я полагаю, как Наполеон. Видите ли, он всегда имел возможность и силы прожить свою жизнь именно так, как он хотел» [51].
Во время войны режим дня Черчилля, как он описывал в воспоминаниях, состоял в том, что он просыпался около восьми утра, а затем в течение следующих нескольких часов читал и диктовал сообщения из постели и ванны. И Черчилль, и Рузвельт были настолько уверены в себе, что совершенно не испытывали неудобства при приеме подчиненных, лежа в постели или выходя в расслабленном состоянии из ванны. Когда это было возможно, Черчилль любил вздремнуть в середине дня, предпочтительно в пижаме, а затем работать по вечерам допоздна, часто до двух или трех часов утра. Как и Гитлер, он часто назначал встречи со старшими советниками на поздний вечер, что нарушало их обмен веществ, сон и семейную жизнь.
Позже, во время войны, когда премьер-министр сплотил «расу» (как он с гордостью называл английский народ), у него был личный поезд, который перевозил его по «своему острову» с офисом, коммутатором, столовой, спальным купе и, специально для человека, который любил купаться, большой ванной.
Черчилль наслаждался эффектом, появляясь в причудливых костюмах, униформах и шляпах. Клементина шутила, что у него больше шляп, чем у нее. Иногда в нем как будто бы просыпался мелкий бес. Генерал сэр Алан Брук описывает в мемуарах утренний визит, когда премьер-министр лежал в постели, опираясь на подушки, в восточном халате, изо рта торчала сигара, рядом с ним лежали остатки подноса с завтраком, а кровать была завалена бумагами и депешами. «Стоило пройти много миль хотя бы ради того, чтобы увидеть халат с красно-золотым драконом. Только Уинстон мог додуматься надеть его. Он был похож на китайского мандарина. Колокольчик постоянно звонил, вызывая секретарей, машинисток, стенографисток
