Мы можем договориться: Стратегии разрешения сложных конфликтов - Уильям Юри

влечение к миру и сотрудничеству тоже является частью нашей человеческой природы и социальных интересов. Его посыл прост и неотвратим: стремление к мирному разрешению даже самых сложных конфликтов является признаком силы и мудрости, а не слабости. И, что важнее всего, Билл Юри убедительно доказывает: уладить дело миром всегда возможно.

Мою жизнь изменил телефонный звонок.

Холодным воскресным вечером в начале января 1977 г. у меня зазвонил телефон. Я снимал тогда комнатку в мансарде старого деревянного дома вверх по улице от антропологического музея Гарвардского университета в городке Кембридж, штат Массачусетс. Мне было 23, я корпел над своими первыми научными текстами, читал задания студентов, у которых преподавал, и усердно готовился к экзаменам в аспирантуру по социальной антропологии.

Когда я поднял трубку, голос на другом конце линии прозвучал громко и четко:

– Это профессор Роджер Фишер. Спасибо за присланную статью. Мне понравилась идея взглянуть на мирные переговоры на Ближнем Востоке сквозь призму антропологии. Я взял на себя смелость отправить план вашей работы помощнику госсекретаря по Ближневосточному региону. Консультируя его, я подумал, что ваши идеи могут пригодиться для подготовки к переговорам.

Я потерял дар речи. Мне все это снится? Кажется, до этого мне ни разу не звонили профессора – тем более на выходных. И, разумеется, я не предполагал, что мысль, которая пришла мне в голову во время написания студенческой работы, может оказаться полезной высокопоставленному правительственному чиновнику в Вашингтоне, пытающемуся разрешить, по общему мнению, самый сложный международный конфликт в мире.

Как и многие молодые люди моего возраста, я пытался понять, чего хочу от жизни. Антропология – изучение человеческих культур и обществ – увлекала меня, но чего-то не хватало. Очень хотелось вложить свое время и энергию в проект, который мог бы непосредственно и прямо помочь людям. Я задавался вопросом: применимы ли мои знания к главной человеческой дилемме, которая на данный момент не поддается решению, – вечной проблеме конфликтов и войн?

Профессор Фишер продолжал:

– Я бы хотел, чтобы вы поработали со мной. Что скажете?

– Да, – промямлил я. – С удовольствием.

Так какая же идея в моей статье понравилась профессору Фишеру? Она возникла в результате простого мысленного эксперимента. Глядя на стены моей мансардной каморки, я представил себя, антрополога, мухой на стене в богато украшенной комнате Дворца Наций в Женеве, где должны были пройти мирные переговоры по вопросу конфликта на Ближнем Востоке. Я задал себе вопрос: как можно было бы понять по манере разговора обеих сторон, идут ли переговоры плохо или хорошо? Что могло бы на это указать?

Я предположил, что, если бы переговоры шли плохо, участники обвиняли бы друг друга. Они бы увязли в прошлом, сфокусировав внимание на том, что пошло не так.

А если бы переговоры шли хорошо, я бы услышал совсем другое. Вместо того чтобы зацикливаться на прошлом, переговоры оказались бы сосредоточены на настоящем и будущем. Вместо того чтобы твердить о том, что было не так, участники переговоров обсуждали бы, что можно сделать. Вместо того чтобы нападать друг на друга, они бы совместными усилиями атаковали проблему.

Другими словами, я просто предположил, что сама манера, в которой конфликтующие стороны разговаривают друг с другом, способна либо исключить, либо создать новые возможности для достижения согласия.

Тот поздний звонок от Роджера Фишера стал началом моего погружения в искусство находить возможности в неразрешимых, казалось бы, конфликтах. Изучение этого искусства стало целью моей жизни.

ВОПРОС ДЛИНОЮ В ЖИЗНЬ

Любезное приглашение Роджера Фишера подтолкнуло меня к деятельности, которую я ощущал как призвание, сколько себя помню. Большую часть своего детства я провел в Европе, тогда все еще восстанавливавшейся после двух мировых войн, невыразимые ужасы которых унесли жизни десятков миллионов человек. Отголоски страданий все еще звучали в разрушенных зданиях – и в историях, что вполголоса рассказывали выжившие. Эхо войны доносилось даже до ребенка, который сам ничего подобного не переживал.

Вдобавок ко всему на горизонте маячила третья мировая война – самоубийственная из-за атомной бомбы. Мы мало говорили о ней, потому что даже думать об этом апокалипсисе было слишком страшно, – и, казалось, никто ничего не мог поделать. Но все вокруг напоминало о кошмарных перспективах. В моей швейцарской школе, как и во всех других, было ядерное бомбоубежище. Зимой оно одновременно служило хранилищем для лыж, поэтому я часто его посещал – и время от времени мурашки пробегали у меня по спине, когда я замирал у массивной стальной взрывозащитной двери.

«Я не могу этого понять, – говорил я друзьям, став старше. – В любой момент, когда между нами и русскими возникнет кризис, лидеры могут принять решение о начале ядерной войны, которая разнесет весь мир вдребезги. Как такое может быть? Должен же быть лучший способ преодолеть проблемы!»

В моей школе учились дети разных национальностей, культур и вероисповеданий, но в целом мы, казалось, ладили. И споры, которые возникали, были межличностными, а не межгрупповыми. Поэтому даже в детстве мне было несложно представить мир, в котором мы все могли бы сосуществовать относительно спокойно.

Дома я видел, как родители ссорятся за обеденным столом. Мне было больно их слушать, и я отвлекал их как мог. До меня дошло, что конфликты затрагивают в нашей жизни все – от счастья семьи до выживания вида.

Основной вопрос, к которому я постоянно возвращался, будучи любопытным подростком, звучал так: как справиться с принципиальными разногласиями, не разрушив при этом все, что нам дорого? Как найти способ жить и работать вместе, несмотря на неизбежные конфликты?

Чтобы найти ответ на этот вопрос, я занимался антропологией в колледже, надеясь узнать больше о человеческой природе и культуре. Антропологи часто изучают небольшие сообщества, находящиеся под угрозой исчезновения из-за внешних угроз. Сообществом, которое беспокоило меня более всего, было все человечество – с той экзистенциальной опасностью, которую мы представляем сами для себя. Почему мы вступаем в деструктивный конфликт всякий раз, когда возникают серьезные разногласия между людьми, сообществами или нациями?

Но я не хотел просто учиться – мне хотелось «испачкать руки». В антропологии мне нравилась идея о том, что для того, чтобы по-настоящему понять другую культуру, нужно стать одновременно участником и наблюдателем. Мне хотелось участвовать в конфликтах, а не просто наблюдать за ними со стороны. Я хотел оказаться в гуще событий и попрактиковаться в переговорах в тех конфликтах, которые наиболее трудно поддавались разрешению.

Тот телефонный звонок начал мое почти 50-летнее путешествие по миру в качестве антрополога и переговорщика, использовавшего конфликты реальной жизни, чтобы найти ответ на основной вопрос: что нужно, чтобы превратить трудные конфликты из деструктивной конфронтации в совместные переговоры?

Я задавался этим вопросом, наблюдая за многими традиционными культурами: от племени куа в африканской пустыне Калахари до воинственных кланов Новой Гвинеи. Я думал о нем, экспериментируя с различными подходами в самых сложных конфликтах, которые мог найти, – от ожесточенных шахтерских стачек до советско-американской ядерной конфронтации, от сражений в залах заседаний до семейных распрей и от межпартийной политической борьбы до войн на Ближнем Востоке. Я искал самые сложные и важные конфликты, полагая, что любые методы, которые работали в них, вероятно, сработают где угодно.

Я задавал тот же вопрос во время конфликтов с родными и близкими. Я извлекал уроки как из неудач, так и из успехов.

Благодаря всем этим экспериментам моя первоначальная мальчишеская догадка подтвердилась: даже с самыми серьезными разногласиями можно справляться гораздо эффективнее, чем это делается сейчас. У нас, людей, есть выбор.

МЫ ЖИВЕМ В ВЕК КОНФЛИКТОВ

Глядя на конфликты, с которыми мы сталкиваемся сегодня, я вижу, что простые, но важные уроки, усвоенные мною за время поиска длиною в жизнь, актуальны сегодня как никогда.

Конфликты окружают нас повсюду – и они усиливаются. Каждый день – дома, на работе,