показалось, что это крайне меткая метафора для нашей семейной атмосферы.
Дом, в котором дуют ледяные ветра.
Одни и те же школьные события мы переживали по-разному. Приходя с родительских собраний, родители моих подруг ставили меня им в пример. На этих собраниях меня, как правило, хвалили разные учителя по разным предметам.
Но я ненавидела родительские собрания. Едва переступив порог средней школы, я начала избегать. Я подделывала оценки, вырывала листы из дневника, скрывала даты родительских собраний.
Потому что, как бы меня ни хвалили, никто не мог гарантировать того, что вечер закончится хорошо: часто мама возвращалась с них и все равно находила за что ко мне придраться.
Представляете, насколько это был разный мир? Конечно, моим подругам не нравилось, что их сравнивали со мной, – а кому бы на их месте это понравилось… но моя жизнь от этого не выигрывала. То, что для их родителей было достижением, для моей мамы могло выглядеть чем-то ничтожным. Малейшее неосторожное высказывание – о моем поведении или моей учебе – могло стать предметом острого домашнего конфликта.
Я помню, как все же старалась угодить маме. Ей нравились мои победы. Как-то выиграв олимпиаду по математике – кажется, городскую, – я поспешила к ней с этой новостью. А еще нам сказали в школе, что фотографии победителей олимпиад разместят на доске славы.
Я же преподнесла эту новость так: я выиграла олимпиаду, обошла всех мальчишек, а еще моя фотография теперь красуется на доске почета! Понимаете, да? Я немного обогнала события.
Что ж, моей маме зачем-то потребовалось на следующий день зайти в школу; конечно, там еще не успели оформить эту дурацкую доску; и мы разругались в пух и прах. Лгунья, врунья, враль, глаза б мои тебя не видели.
Через пару дней фотография моего лица сияла на школьной стене, но мне было совершенно все равно. Это ничего для меня не значило. Это просто стало причиной для очередного скандала. Я ненавидела эту доску вместе со всей ее славой и почетом.
Я пишу вам об этих событиях, и время от времени все это кажется мне таким незначительным. Ну поругалась ты с мамой. Большое дело. Ну выкинула она твою куклу. Сколько можно обижаться, ты же уже не ребенок. Ну лупила она тебя. И что, почти всех лупили. Ну называла тебя «дрянью». Да ладно, ты же справилась.
И в конце концов, ты и правда соврала об этой доске.
Удержание баланса между привычным с детства восприятием своего прошлого и взглядом на него со стороны – сложное дело. Я не знаю, какими эти события видите вы. Но я точно знаю, какими эти события вижу я как взрослый человек, задумывающийся о своих детях, и как профессионал, имеющий 10-летний практический опыт в психотерапии. И я точно знаю, как отнеслась бы к этим событиям, если бы мне о них рассказал мой друг или мой клиент.
«А может быть, я все придумал? Может быть, не так уж это и страшно?» – довольно часто слышу я в своей работе, когда дело касается взгляда на прошлое. И если мой клиент уже сам стал родителем, я прошу его провести мысленный эксперимент: поместить своего ребенка в те условия, в которых рос он сам. Это некий скан на реальность своего восприятия. И знаете, что, как правило, говорят мне мои клиенты, представив себе это и передернувшись от ужаса? «Я не хочу, чтобы мой ребенок когда-либо переживал что-то подобное». «Ему там не место». «Я не представляю, что бы я сделала, если бы это стало реальностью…» «Он такого не заслужил. Никто такого не заслужил».
Демонизация нашей истории и тех, кто имел к ней отношение, – это совершенно необязательно. Но признание нашей реальности и реальности нашего прошлого – совершенно необходимо.
Вы смотрели «Ла-Ла Ленд»? В конце этого фильма Дэмьен Шазелл – ставший самым юным лауреатом премии «Оскар» в категории «Лучшая режиссура» именно за работу над ним – использует параллелизм, рисуя другую, отличную от реальности, счастливую концовку романтической истории главных героев.
Я ходила в кино на этот фильм пять раз. Пять! И все эти разы я безудержно рыдала. Мой молодой человек считал, что это как-то связано с нашими отношениями (и мы и правда спустя пару месяцев на время расстались). Но мне кажется, все было гораздо сложнее. Рискну предположить, что с самого детства мне хотелось иметь параллельную реальность – ту, в которой мой отец все же жив и рядом с нами, ту, в которой мама более стабильна и доступна эмоционально, ту, в которой я дружу со своей сестрой, ту, в которой…
И я представляю себе, как – конечно же, под красивую и немного сентиментальную музыку – ход событий моего детства меняется. Папа проявляет чуть больше упорства, а мама оказывает ему необходимую поддержку в сложные времена. Он становится успешным, балует ее подарками, она сияет улыбкой. Она вновь влюбляется в него. Она дерзит, она великолепна, она остается собой – но направляет свою энергию не на разрушение и страдание. Он нежен, он внимателен, он счастлив любить ее. И нас.
Я представляю себе, как мы с сестрой держимся за руки, шепчемся в сторонке, храним секреты друг друга, совершаем шалости вместе и не разлучаемся. Она заводила – ведь она старшая, а я всегда рада ее поддержать. И мы возимся в грязи и в снегу, мы пачкаемся, мы веселимся, временами мы плачем, но каждый раз обретаем утешение. Мы раскованы, мы счастливы, мы свободны.
И даже если я привираю о таких мелочах, как фотография, которая уже появилась на доске почета, а мама узнает об этом – она с теплым смешком комментирует это открытие: «Что, заяц, решила поторопить будущее? Ты же знаешь, что тебе не нужно быть на доске почета для того, чтобы я тебя любила?»
В моих фантазиях нет безудержного количества денег, поездок за границу, брендовых вещей, другой внешности, другого характера, других способностей. Там нет даже другой социально-экономической обстановки: детство на Камчатке, несмотря на весь его вопиющий дефицит, не выглядело для меня как серые будни. Я была бы рада снова провести его там и тогда.
В моих фантазиях есть другая семейная система. Другие отношения между людьми. Чуть больше сочувствия друг к другу. Чуть больше внимания друг к другу. Чуть больше поддержки. Чуть больше любви…
«Ла-Ла Ленд» основан на психологическом реализме: и реальность вторгается в мир грез, о чем пишет Славой Жижек (21). И да, наша с сестрой реальность была слишком далека
