перед своим подлинным Я.
Как мы хорошо знаем из житейской практики, грудные дети умеют визжать так громко и пронзительно, что их можно расслышать на большом расстоянии. Умеют они и плакать без всяких затруднений. Прямо-таки поразительно, насколько мощным может быть голос маленького ребенка. Когда мой сын был совсем малышом, он страдал от желудочных колик. Если у него случался приступ, то он, бывало, визжал настолько громко, что его удавалось расслышать за два квартала. Только мой попугай умеет визжать еще громче. Впрочем, когда эта птичка принимается орать, то дело выглядит так, словно все ее тело превратилось в звучащий инструмент. Колебания ее металлического голоса настолько сильны, что никакая сила не в состоянии их удержать, и это не удивительно – ведь известны такие мощные певческие голоса, что от них вдребезги раскалываются стаканы.
Одна из моих проблем состояла в неспособности свободно использовать свой голос. Глаза у меня от природы, как говорится, на мокром месте, и мне не составляет труда начать ронять слезы, но издавать рыдания – это для меня трудная штука. Больше двадцати пяти лет назад, после прохождения терапии у Райха, мне было ниспослано своего рода видение, объяснившее, почему мой голос лишен свободы. Во время проведения семинара по биоэнергетическому анализу двое из его участниц, которые сами были психотерапевтами, изъявили желание поработать со мною. Я колебался, но в конечном итоге решил согласиться. Одна из этих женщин, пока я лежал на полу, манипулировала с моими ногами и стопами, массируя их, чтобы снять часть напряжения. (У меня в ногах всегда существует значительное напряжение; мои икры страдают от перегрузки.) Вторая дама работала над моей закрепощенной и зажатой шеей. Внезапно я почувствовал очень резкую боль в передней части шеи, как будто кто-то провел по горлу ножом. Я немедленно сообразил: испытанное мною ощущение представляло собой физическое проявление того, чему моя мать подвергала меня психологически. Она регулярно, что называется, перерезала мне горло. На очень глубоком уровне я в бытность ребенком боялся обращаться к ней с какими-то словами, и этот страх сделал для меня затруднительным разговор с другими людьми, когда я стал взрослым. Большой объем усилий, предпринимавшихся мною на протяжении многих лет для преодоления указанной проблемы, помог в значительной мере справиться с этой трудностью.
Еще одна пациентка, которую я буду называть Маргарет, рассказала мне о многократно повторявшемся у нее сновидении, в котором после тех или иных перипетий у нее на лице оказывалась подушка и она чувствовала, как ее душат, а она умирает от удушья. Маргарет тоже пережила нечто подобное тому, что случилось с Рене, но не дошла при этом до самого конца. По всем внешним проявлениям она была в состоянии функционировать нормально, но всегда пребывала в состоянии глубокого беспокойства и страха, которые делали ее жизнь почти невыносимой. Маргарет подвергалась запугиванию со стороны матери даже в возрасте без малого пятьдесят лет, когда она обратилась ко мне за терапевтической помощью. Свою мать она описывала как женщину холодную, жесткую и стремящуюся командовать. Способ выживания, выбранный Маргарет в ее ситуации, состоял в том, что она эмоционально отключилась и вела жизнь почти без всяких чувств. Эта уже не очень молодая женщина существовала по большей части только в собственном мозге.
У Маргарет наблюдались значительные трудности при попытках целиком погрузиться в ту печаль, которую она испытывала. Если она начинала плакать, то чувствовала подступающую тошноту и была вынуждена останавливаться. Прошло довольно длительное время, пока эти позывы к рвоте отступили и она смогла начать плакать. Но ее рыдания не носили непрерывного характера. Они были больше похожи на прерывистые подвывания – напрасные попытки распахнуть свою гортань и позволить боли вырваться наружу. При обычном разговоре голос Маргарет был тонким, плоским и «головным». У нее вошло в привычку говорить быстро и безо всякого эмоционального выражения. В том, что она произносила, был смысл, но отсутствовало чувство.
В стремлении оказать ей помощь я в то время, когда она старалась пронзительно визжать, слегка надавливал пальцами на боковые части ее горла, чтобы снять или хотя бы облегчить имевшееся там напряжение. Гортань Маргарет была настолько зажатой, что натуральный визг был почти невозможен. Но наша совместная работа на протяжении последнего года немного сняла это напряжение. К моему удивлению, она вдруг, вместо того чтобы, как обычно, стискивать и зажимать горло, распахнула его и позволила себе испустить полноценный звук. Когда он прекратился, она сказала мне: «Я никогда раньше не слыхала у себя подобного голоса». Это был голос того ребенка, который все эти годы был погребен в ее теле.
Дети рождаются невинными и лишенными каких-то запретов или вины применительно к своим чувствам. Для многих из них в младенческом состоянии блаженства на передний план выступают радостные чувства. Когда я смотрю на маленьких детей в возрасте от одного до двух лет и вступаю с ними в зрительный контакт, то вижу, как их глаза загораются, а на лицах появляется выражение удовольствия или даже восторга. Разумеется, вскоре его почти неизбежно сменит робость или смущение, но через парочку минут или даже раньше они снова начнут поглядывать на меня в надежде еще раз ощутить возбуждение и удовольствие от нашего визуального контакта. Потом они снова отвернутся, но ненадолго. Этой игрой ребенок может развлекаться длительное время, пока я сам не прекращу ее, потому что в дело вмешаются заботы и обязанности взрослой жизни, которые заставят меня уйти.
Приходилось мне видеть и взрослых людей, которые загораются от такого мимолетного зрительного контакта, но у них все это настолько скоротечно и так быстро заканчивается, что иногда единственное, что успеваешь уловить, – это их чувство стеснения и вины. Однако существует и очень много таких людей, чьи глаза вообще не в состоянии вспыхнуть, поскольку в них тот внутренний огонь души, который мы называем страстью, давно и безвозвратно угас. Об этом можно судить по темному отсвету на дне их глазниц, по печальному выражению лиц, по стиснутым зубам и скованности всего тела. Они потеряли умение радоваться где-то на заре своего детства, когда их невинность была вдребезги разбита, а свобода отнята. Сказанное очень хорошо видно на примере Марты. Это была почтенная особа пятидесяти одного года от роду, мать троих вполне взрослых детей, которая недавно развелась и впервые пришла ко мне потому, что ее жизнь, как она сама выразилась, оказалась лишенной смысла. Под этим она имела в виду то, что в ее жизни совершенно не было никакой радости и очень мало удовольствия. Марта говорила,
