чужом городе, без всякой надежды на чью-либо помощь.
Он умолял меня о произошедшем не говорить никому, никогда и нигде. А он сделает всё возможное и невозможное, чтобы я была счастлива.
Кому я могла о таком рассказать? Это – стыд, позор, унижение. Чужим людям – никогда в жизни, а маме – я бы и не осмелилась. С ним она провела больше времени, чем со мной, да и считала она меня, скорее, обузой, нежели близким и родным человеком, плоть от плоти своей. Так что выбирать было не из чего, пришлось смириться со своей незавидной долей, притвориться простившей и всё забывшей.
После того, как ему удалось немного меня успокоить, он решил посмотреть, что натворил, какую можно оказать помощь и что сделать, чтобы облегчить мои страданья. Развернув окровавленные полотенца и раздвинув мне ноги, он увидел большой ком засохшей крови, запечатавший место насилия, и розоватые полосы на внутренней стороне ног. От прикосновения его руки я вновь ощутила резкую боль и невольно вздрогнула. Он сразу нахмурился, поняв, что всё очень серьёзно.
Снова накрыв меня полотенцами, отец вышел из комнаты. Было слышно, как набирается вода в ванне, а из кухни тянуло табачным дымом. Потом он вернулся, раздел меня догола, отнёс в ванную и положил в тёплую воду. Вода окутала моё тело, нежно его лаская и согревая. Я немного расслабилась, стало легче и даже спокойнее.
Когда я уже начала отходить от пережитого стресса, он принёс рюмку с разбавленным коньяком и велел мне это выпить, чтобы ослабить боль и потом быстро уснуть. Я, морщась, выпила, ощутила внутри тепло, а затем – лёгкую слабость и полное безразличие. Он сидел на корточках возле ванны, ласкал в воде моё тело, поглаживая его и немного сжимая. Что он испытывал при этом – желание или стыд – я не знаю, мне просто было уже всё равно. Сознание затуманилось, тело расслабилось и только слегка подёргивалось, когда он касался рукой промежности и вводил палец внутрь моего тела.
Смыв все следы ночного безумия, укутав в чистое полотенце, он отнёс меня на мою кровать, уложил и стал осторожно вытирать полотенцем. Успокаивая и говоря ласковые слова, он легонько касался своими губами сначала лица, а затем – тела, спускаясь всё ниже и ниже. И когда его губы коснулись моего самого интимного места, я испытала лёгкую боль, смешанную с необъяснимым чувственным удовольствием. Я лежала расслабленная и обессиленная, а он усердно «зализывал мои раны».
Чем это было на самом деле: искренним раскаянием, возможностью пожалеть меня или же так неожиданно и очень удобно подвернувшимся случаем испытать извращённое изысканное удовольствие?..
Вскоре я всё же уснула. Во сне я увидела себя плывущей в бескрайнем море. Вода нежно ласкала и обволакивала моё тело, но внутри ощущался ужас того, что в этой бездонной пучине живут чудовища и подводные монстры, которые в любой момент могут всплыть, проглотить меня и утянуть на самое дно.
Последующие дни прошли спокойно и мирно. Отец был добр и внимателен, баловал меня сладостями, покупал игрушки, чтобы задобрить, и всячески мне угождал. После возвращения мамы, он старался поменьше времени проводить дома и чаще сам уезжал за товаром, видимо, чтобы не будить ни во мне, ни в себе воспоминания о той роковой ночи.
Я думаю, что он изначально не успел почувствовать себя настоящим отцом, так как видел в детстве меня очень редко, не участвовал в моём воспитании, и в результате не смог понять, что я не просто его дочь, я – его кровь, и эта кровь ему ещё воздаст с торицей.
Противостояние
«Угождайте же телу лишь настолько, насколько нужно для поддержания его крепости и такой образ жизни считайте единственно здоровым и целебным… Слишком многое порабощает раба собственного тела – того, кто слишком за него боится и всё мерит его меркой… Чрезмерная любовь к нему тревожит нас страхами, обременяет заботами, обрекает на позор… К тому же груз плоти, вырастая, угнетает дух и лишает его подвижности… тело, хоть без него не обойтись, для нас более необходимо, чем важно… Наш царь – это душа…»
Сенека, «Нравственные письма к Луцилию»
С началом учебного года моё затворничество окончилось. Я начала понемногу вливаться в шумную суетливую школьную жизнь. Здесь было интересно и весело, много разных новых людей – от ровесников и до взрослых. В сравнении с родителями, учителя казались мне добрыми, милыми и внимательными. Я старалась пораньше сбегать из дома и оставаться в школе как можно дольше.
Родительская квартира, в которой я вынуждена была проживать, в моём представлении оставалась вертепом, местом греха и падения, боли и страха. И этот страх я ощущала кожей, будто он был материален, хотя и не видим. Мрачный, тяжёлый, липучий, он обволакивал тело и, наваливаясь, давил своим грузом, прижимая к земле. Внутри всё холодело, трудно было дышать, движения замедлялись, и тело делалось каменным. Страх бессознательно сковывал, ограничивал, лишал сил, и не было никакой возможности избавиться от него.
Но с этим как-то надо было бороться. Поэтому я попросила маму записать меня в танцевальную студию. Видимо, в её планы это никак не входило. Она ответила, что для неё это хлопотно и накладно, ведь занятия платные, и стоят, наверное, больших денег. Тогда я пошла к отцу и напомнила, что он обещал сделать меня счастливой.
При разговоре родителей на эту тему я не присутствовала, они обсуждали, закрывшись на кухне. Но, судя по всему, всё-таки договорились, и уже с октября я занялась танцами.
Дом культуры, в котором располагалась студия хореографии, находился недалеко от моей школы. После уроков я сразу шла в это красивое здание и там дожидалась начала занятий. У меня было почти два часа свободного времени. Я находила удобное место и делала там домашнее задание или повторяла пройденную на уроке тему. А по окончании танцевальных занятий кто-нибудь из родителей меня забирал.
Именно там, на этих занятиях в танцевальном зале, я начинала раскрепощаться, избавляться от страхов, вдыхать воздух свободы. Словно вылупившийся из яйца цыплёнок, разрушивший стеснявшую его скорлупу, я сбрасывала сковывающие меня путы мрачного первобытного страха. Регулярные тренировки делали моё тело всё более гибким, подвижным, выносливым и пластичным. Движения становились точнее и легче. И я начала ощущать радость полёта.
Жизнь постепенно налаживалась, входила в накатанную колею, стала подобна чётко работающему механизму. Я всё более освобождалась от страхов, чувствовала себя увереннее и сильнее.
Домашние задания родители со мной никогда не делали, и даже не проверяли. Я занималась самостоятельно и хорошо училась. Вообще старалась поменьше от них зависеть, чтобы не видеть их недовольства и не слышать
