изменившийся голос и неожиданная просьба. Я принял приглашение пообедать. Но что-то меня сильно тревожило.
Она приехала в ресторан раньше меня. Когда я подошел к столику, я с трудом узнал ее. Она изменилась, стала менее жесткой, более искрящейся и оживленной.
Наш обед протянулся… до ужина. Она была полностью вовлечена и открыта. Тетя стала добрее, эмоциональнее. Она плакала, смеялась, и я вместе с ней. В тот день я познакомился с совершенно новой женщиной. Скорее даже с настоящей. С той, которую никто прежде не знал. «Я так часто приспосабливалась, что, пожалуй, и сама не понимала, кем являюсь. Я жила на задворках жизни и никогда не была собой», – призналась она, как только мы сели за стол.
Моя тетя выросла в эпоху, когда женщинам приходилось много и упорно трудиться, чтобы выжить. В тридцать лет она уже создала свое предприятие и развивала его. Параллельно она была образцовой матерью и женой. Она стремилась быть идеальной. Так тетя и создала себя, соответствовавшую ожиданиям других. Строгая женщина создала целый мир, в котором ее все ждали. Но этот мир превратился во всепоглощающего монстра.
Она не создавала себя, а просто выстраивала панцирь. Из-за прочной брони тетя теряла себя. Она опасалась показывать истинную личность, настоящие желания, тревоги, страхи и чувствительность. Она боялась демонстрировать свою человечность. Ей казалось, что без защиты она не справится. Но броня становилась все тяжелее, и ее вес очень утомлял. Ложное Я, выполнявшее защитную роль, наконец одолело и тетю.
У нас у всех есть ложное Я. Этого требует общество. Я на рабочем совещании и я на концерте – два разных человека. В первом случае я адаптируюсь к социальным кодам, во втором – расслабляюсь и увлекаюсь музыкой.
Британский педиатр и психоаналитик Дональд Винникотт разработал концепцию ложного Я. Он описывал ее как внешнюю личность (маску), снабженную двойной функцией. С одной стороны, маска защищает истинное Я, искажает суть человека, когда ему угрожает опасность. С другой – помогает адаптироваться к трудностям окружающего мира. Например, во время совещаний я не буду открыто выражать все свои негативные чувства. Не хочу прослыть хамом с умственными отклонениями. Поэтому я буду играть роль. Подобно актерам античного театра, надену маску. Она подскажет зрителям, какой персонаж сейчас перед ними.
Винникотт утверждает, что проблема заключается не в существовании ложного Я. Трудности возникают из-за взаимосвязи истинной и ложной личности. Когда одна преобладает над другой, вторая размывается, ее состояние становится критическим. Она не исчезает, а уходит в подполье. Отрицание второй личности приводит к негативным последствиям. Человек переживает кризис личности. Отчужденный, он сильно страдает.
Это касается сверхчувствительных, которые не признают себя здоровыми и не принимают свои переживания. Их истинное Я им кажется странным, неприспособленным, ранимым, недостойным любви. Они не доверяют ни себе, ни окружающему миру. Из страха быть отвергнутыми они прячут истинное Я в панцире. Сверхчувствительные отвергают свою суть, ссылая ее в бездонный колодец забвения. Они идут на все, чтобы никто не узнал их натуры. Люди с повышенной чувствительностью не верят, что их могут любить за особенности. Так они теряют себя.
Только истинное Я способно творить. Когда оно задушено, остается только один вариант – подчиниться, прогнуться под ожидания других, втиснуться в узкие, тесные рамки. Бросить суть сверхчувствительности – глубину и откровенность. Уникальность больше не имеет права на существование. Малейшие изъяны личности задушены навязанной ролью, которая человеку не подходит. Больше нет спонтанности и естественности, как и желания разбудить в себе жизнь. Человек в панцире – это греческий актер, который оставил на себе маску после выступления и продолжил играть роль до конца своих дней. Через несколько лет он уже не узнает, где живет человечность.
В то утро, когда моя тетя не смогла встать с кровати, она заплакала. Ее ложное Я никогда этого не делало. Ему было стыдно плакать. Тетя не могла описать чувство облегчения, которое она испытала, когда слезы потоком хлынули из глаз. Она прорыдала несколько дней и ночей. Ей казалось, будто она растворяется. Растворялось ее ложное Я. Затем она изучала свою болезнь и, сама того не осознавая, посетила духовный внутренний садик. О его существовании тетя прежде даже не догадывалась.
Только истинное Я способно творить. Когда оно задушено, остается только один вариант – подчиниться, прогнуться под ожидания других, втиснуться в узкие, тесные рамки.
Прикованная к кровати, она призналась в своем конформизме, в страхе быть отвергнутой, брошенной, непонятой. И в необходимости быть любимой, заставлявшей ее всегда «все делать хорошо» и контролировать чувства. Исследуя себя, она нашла человека, с которым было запрещено встречаться. В слезах тетя находила спасение. Запертое во мраке тишины, ее истинное Я погибало. Но стоило ему показаться на свет, как оно победило установившийся беспорядок.
Во время обеда я впервые в жизни увидел, как она плакала. Плакала передо мной и всеми, кто сидел рядом с нами. Она осознала, что долгое время жила в постоянном страхе. Она боялась, что люди узнают ее эмоции, чувства, желания, нужды. Тетя думала, что ее будут осуждать за уязвимость, предпочтения и негодование. Но она уверенно улыбалась мне сквозь слезы: «Я нормальная. Нормальная по-своему».
Она перестала притворяться, и ее мир не рухнул. Сегодня моя тетя – вежливая, толковая и приспособленная ко всему женщина. Она знает общественные правила и следует им. Но это не мешает ей испытывать все яркие чувства. Теперь у нее нет больше чувства, что она живет на окраине жизни. Тетя приняла себя.
Благодаря вновь обретенной отваге, обнаруженной творческой натуре она расширила свое предприятие. Она пересмотрела отношение к детям: они всегда чувствовали себя подавленными из-за ее вечного стремления к совершенству. После принятия матерью сверхчувствительности они спокойно вздохнули.
Случай с моей тетей не исключительный. Большинство людей, взятые в заложники своими ложными Я, выработали Стокгольмский синдром [3]. Они боятся потерять внутреннего тирана и оказаться в неловком положении. Сверхчувствительные страшатся быть непринятыми, им от этого некомфортно. Поэтому им проще говорить и действовать так, как принято в обществе. Люди играют несвойственные им роли, отказываются от собственных мыслей и чувств. Все лучшее мы прячем под приступами гнева и агрессивностью ложного Я. Мы ругаем своего ребенка, вместо того чтобы сказать, что испугались за него. А могли бы просто сказать,
