Иллюзия себя: Что говорит нейронаука о нашем самовосприятии - Бернс Грегори

Важно отметить, что напарник, с которым испытуемый играл в оленьей охоте, оставался для него невидимым. На самом деле он просто отсутствовал физически: выбор вариантов для напарника мы брали из решений предыдущих участников эксперимента. Испытуемым об этом условии сообщалось заранее, никакого обмана с нашей стороны не допускалось. Так почему же повышалась активность в областях, связанных с распознаванием лиц и выстраиванием МПС?

Экономное объяснение будет заключаться в том, что испытуемые ментализировали своих фантомных напарников. Этот тип ментализации предполагает два этапа: вообразить присутствие другого человека, а затем представить, как бы он поступил. Мы уже знаем, что зрительное воображение перепрофилирует сети зрительного восприятия. Когда вы закрываете глаза и представляете закат, вы активируете зрительную кору, хотя входящих данных от глаз к ней не поступает. Именно так и происходило, когда испытуемые пытались представить своего напарника по оленьей охоте. И если считать степень активации соответствующих областей показателем того, насколько старательно испытуемый представлял себе своего партнера, то очевидно, что такая старательность коррелировала с частотой выбора варианта, доминирующего по выигрышу. Это означало, что преуспевающие в ментализации сотрудничали чаще.

Возвращаясь к примеру Руссо, замечу: теперь мы без труда поймем, как мог вестись эволюционный отбор в пользу ментализации. Когда первобытный человек осознал, что соседи тоже о чем-то думают (в том числе и о нем), все изменилось. Те, кто сумел использовать это осознание для совместной работы, стали жить лучше, а несумевшим оставалось перебиваться зайцами, добытыми в одиночку. Модели эволюции позволяют предположить, что в любой популяции найдутся как способные, так и не способные к сотрудничеству. Если все будут ловить зайцев, те немногие, кто объединится для охоты на оленей, получат существенное преимущество. Если же все будут охотиться на оленей, даже закоренелому единоличнику все равно перепадет что-то от общего благосостояния. Популяция будет колебаться между двумя крайностями, пока не выработает так называемую эволюционно стабильную стратегию.

В современном обществе сотрудничество приветствуется. Настолько, что мы создали политические, экономические и религиозные институты, призванные обуздывать индивидуалистические поползновения. Такие институты с их кодексами правил и законов – единственный испытанный способ избежать трагедии ресурсов общего пользования и сберечь общественное достояние. В следующих главах мы рассмотрим, как эти правила приобретают статус священных.

Как рассуждал Руссо, выгоды принадлежности к обществу можно обрести, только поступившись индивидуальностью. Ментализация и МПС – мощные когнитивные функции, настолько туго вплетенные в ткань человеческого мозга, что ни одну нашу мысль в действительности не удастся признать исключительно нашей. В любой социальной ситуации нам приходится постоянно переключаться между собственными мыслями и тем, что (в нашем понимании) думают другие. Можно зайти еще дальше и смоделировать их представление о нас, то есть подумать о том, что думает о нас другой человек. Таким образом, в любых социальных обстоятельствах у нас в голове будет несколько версий самовосприятия: собственная и те, которые, как нам кажется, складываются у окружающих. И все это из-за способности человека думать о том, что думают остальные.

И здесь мы возвращаемся к вопросу, заданному в самом начале: кто вы? Как мы уже поняли, с нашими перцептивными процессами единственный правильный ответ на этот вопрос невозможен. Понятие единственного «я» само по себе не что иное, как нарративный конструкт. У нас есть прошлые «я», будущие «я», варианты чужих представлений о нас и все оттенки «я», проявляющиеся в обществе. В следующих двух главах мы посмотрим, как далеко простирается эта многоликость, и копнем поглубже, чтобы узнать, есть ли у нашего «я» некое неизменное ядро.

Глава 10

Эволюция группового мышления

Я уже высказал в предыдущей главе предположение, что моделирование чужого психического состояния дает эволюционное преимущество, ради которого приходится поступаться индивидуализмом. Однако способность ментализировать или строить модель психического состояния у нас не врожденная. Этот навык вырабатывается в раннем детстве. Примерно года в четыре к ребенку приходит осознание, что окружающие не читают его мысли. Если для взрослого отделять внутренний мир от внешнего естественно и привычно, то для ребенка наличие собственного, недоступного другим внутреннего мира – революционное открытие. Понимание, что наши мысли только наши, – важная веха на пути к полноценному сознанию.

Это открытие ведет к разворачиванию целого комплекса когнитивных процессов. Сперва ребенок узнаёт, что донести свои мысли до окружающих можно, только озвучив их, а затем начинает усваивать, что не всё приходящее на ум стоит выбалтывать. Некоторые мысли можно оставить при себе. Отсюда уже рукой подать до озарения, что высказывания не обязаны в точности повторять мысли. И вот когда до нас доходит, что наши мысли сокровенны, мы обретаем силу. Мы видим, что от нас, и только от нас зависит, чем делиться с другими. В общем-то наши мысли и есть последняя граница приватности; технологии (пока) не в состоянии прочитать их, чтобы скармливать какому-нибудь алгоритму и продавать нам еще больше того, чего мы в глубине души жаждем. Мы крепко держимся за представление, согласно которому наши мысли принадлежат только нам.

Увы, это представление тоже иллюзия. Как возникают мысли? Они ведь не рождаются из ниоткуда в недрах нашей головы. Наоборот. В этой главе мы откинем штору, за которой скрывается Волшебник страны Оз нашего мозга, и выставим на всеобщее обозрение убийственную банальность наших мыслей. А еще увидим, как легко наш мозг усваивает чужое мнение – настолько легко и охотно, что мы принимаем его за собственное.

То, как люди влияют на картину мыслей друг друга, изучает социальная психология, и эта область науки относительно молодая. Вскоре после окончания Второй мировой войны, когда еще не остыла память о Нюрнбергском процессе, началось коллективное самокопание в поисках ответа на вопрос: почему столько немцев поддерживали нацистскую идеологию геноцида? Они просто выполняли приказы и боялись восстать? Или коллективная психология войны каким-то образом меняет мировоззрение? Вопросы не в бровь, а в глаз, и касаются они как раз принадлежности личного нарратива.

Ответить на них в послевоенное десятилетие взялся работавший в 1950-х гг. в Суортмор-колледже (штат Пенсильвания) психолог Соломон Аш. Он провел серию хитроумных экспериментов, призванных показать, насколько наше восприятие подвержено влиянию чужого мнения. В самом известном эксперименте Аша участников запускали группами по восемь человек в аудиторию, где им предстояло пройти проверку остроты зрения. Задание, которое предлагал Аш этим молодым мужчинам, гордящимся независимостью своих суждений, было наипростейшим. Им будут по очереди показывать карты с нанесенными четырьмя линиями, объяснял Аш. Самая крайняя слева линия – эталон. Все, что нужно сделать, – выбрать из оставшихся трех линий совпадающую с эталонной. Для окончательной иллюстрации Аш устраивал пробную попытку, во время которой, чтобы сэкономить время, опрашивал всех восьмерых участников по очереди, предъявляя им один и тот же набор карт^{81}.

В действительности в каждом раунде эксперимента в лаборатории находился только один реальный испытуемый. Остальные семеро участников были подсадными утками, получившими от Аша инструкцию давать неверный ответ для 12 карт из 18. Аша интересовало, как поступит единственный настоящий испытуемый. Даст такой же ответ, как остальные, даже если будет очевидно, что этот ответ ошибочный? Или выступит против всех и даст правильный?

Проходя тест в одиночку, без группы мнимых участников с их неверными ответами, 95 % испытуемых справлялись с заданием безупречно. Сохранить такую же точность в присутствии группы удавалось только четверти испытуемым. Остальные примерно в трети случаев поддавались давлению коллектива.