Своя стихия
Джиллиан было всего семь лет, однако ее будущее уже оказалось под угрозой. Ее успеваемость в школе была просто отвратительной. Джиллиан с опозданием выполняла задания, ее почерк был ужасен, а результаты контрольных – удручающие. Кроме того, девочка отвлекала от занятий весь класс: то шумно ерзала на месте, то глядела в окно, вынуждая учителя прерывать урок, чтобы вновь привлечь ее внимание, то мешала своими выходками сидящим вокруг нее детям. Джиллиан все это не особенно волновало – она привыкла, что взрослые делают ей замечания, и действительно не считала себя трудным ребенком, – однако учителя были обеспокоены. Ситуация достигла апогея, когда руководство школы написало письмо ее родителям.
Учителя считали, что у Джиллиан проблемы с обучаемостью и что, возможно, для нее будет лучше перейти в школу для детей с ограниченными возможностями. Все это происходило в начале 1930-х годов. Я думаю, сегодня бы сочли, что у нее синдром дефицита внимания с гиперактивностью (СДВГ),[1] и посадили бы ее на пихотропные препараты. Однако в те времена этого термина еще не придумали. На СДВГ нельзя было сослаться при любой возможности.
Родители Джиллиан, получив письмо из школы, очень обеспокоились и немедленно начали действовать. Мать Джиллиан одела дочь в лучшее платье и туфли, собрала ее волосы в аккуратные хвостики и привела к психологу, опасаясь самого худшего.
Джиллиан рассказала мне, что помнит, как ее пригласили в большую комнату, обитую дубовыми панелями, где на полках стояли книги в кожаных переплетах. В комнате возле большого письменного стола стоял представительный мужчина в твидовом пиджаке. Он провел Джиллиан в дальний конец комнаты и усадил на огромный кожаный диван. Ноги Джиллиан не доставали до пола, окружающая обстановка настораживала. Она нервничала по поводу того, какое впечатление произведет, поэтому села на руки, чтобы не ерзать.
Психолог вернулся к своему столу и в течение последующих двадцати минут расспрашивал мать Джиллиан о трудностях дочери в школе и о проблемах, причиной которых, по словам учителей, являлась девочка. Не задавая ни одного вопроса самой Джиллиан, он все время внимательно наблюдал за ней. Из-за этого Джиллиан испытывала крайнюю неловкость и смущение. Даже в столь нежном возрасте она понимала, что этот человек сыграет значительную роль в ее жизни. Она знала, что означало посещать специальную школу, и не хотела иметь с этой школой ничего общего. Она действительно не считала, что имеет какие-то реальные проблемы, но, кажется, все вокруг думали наоборот. Судя по тому, как ее мать отвечала на вопросы, возможно, что даже она так считала.
«Кто знает, может, они и правы», – размышляла Джиллиан, сидя на диване.
Наконец мать Джиллиан и психолог закончили разговаривать. Мужчина поднялся из-за стола, подошел к дивану и сел рядом с девочкой.
– Джиллиан, ты вела себя очень терпеливо, спасибо тебе за это, – сказал он. – Но потерпи еще немного. Сейчас мне нужно поговорить с твоей мамой наедине. Мы выйдем на несколько минут. Не беспокойся, это совсем ненадолго.
Джиллиан с опаской кивнула, и двое взрослых оставили ее в комнате одну. Однако, выходя, психолог, перегнувшись через стол, неожиданно включил радио.
Как только они вышли из комнаты в коридор, доктор сказал матери Джиллиан:
– Постойте здесь минутку и посмотрите, чем она занимается.
В стене находилось окно, через которое можно было видеть, что происходит в комнате. Взрослые стояли так, что Джиллиан не могла их видеть. Почти сразу же девочка вскочила на ноги и начала двигаться по комнате в такт музыке. Двое взрослых несколько минут молча наблюдали за девочкой, пораженные ее естественной, почти первобытной грацией.
Наконец психолог повернулся к матери Джиллиан и сказал: «Знаете, миссис Линн, Джиллиан не больна. Она танцовщица. Отведите ее в школу танцев».
Я спросил Джиллиан, что произошло потом. Она ответила, что мать последовала совету психиатра.
– Я не могу передать, как это было чудесно, – рассказала она мне. – Я входила в комнату, полную таких же людей, как я. Людей, которые не могли долго сидеть на месте. Людей, которым для того, чтобы мыслить, необходимо было двигаться.
Она начала раз в неделю ходить в школу танцев и каждый день тренировалась дома. В конце концов она поступила в Королевскую балетную школу в Лондоне. Затем Джиллиан присоединилась к Королевской балетной труппе, стала солисткой и объехала с выступлениями весь мир. Когда этот этап ее карьеры завершился, молодая женщина создала собственную студию мюзикла и поставила ряд весьма успешных шоу в Лондоне и Нью-Йорке. Затем она познакомилась с сэром Эндрю Ллойдом Уэббером, в сотрудничестве с которым были созданы знаменитые мюзиклы «Кошки» и «Призрак оперы», получившие фантастическое признание и имевшие колоссальный успех.
Маленькая Джиллиан, девочка, чье будущее было под угрозой, приобрела мировую известность как Джиллиан Линн – одна из знаменитейших хореографов нашего времени, подарившая удовольствие миллионам людей и заработавшая миллионы долларов. Это произошло потому, что кто-то глубоко заглянул в ее глаза. Кто-то чуткий и внимательный, кто уже видел раньше таких детей и умел читать знаки скрытого таланта. Кто-то другой мог вынудить ее принимать лекарства и велеть, чтобы она успокоилась.
Но Джиллиан не была проблемным ребенком. Не было нужды отправлять ее в специальную школу.
Ей всего лишь нужно было помочь стать той, кем она была на самом деле.
В отличие от Джиллиан Мэтт всегда хорошо учился в школе, получал приличные оценки и справлялся со всеми важными контрольными работами. Однако ему было смертельно скучно. Чтобы как-то развлечься, он начал рисовать во время уроков.
«Я мог рисовать постоянно, – рассказал он мне. – И достиг таких успехов в этом, что мог рисовать, не глядя на рисунок, а учителя думали, что я их слушаю».
Уроки рисования стали для него возможностью целиком отдаться своей страсти. «Мы раскрашивали картинки в книжках-раскрасках, и я был просто не в состоянии тупо закрашивать внутри контуров. Мне хотелось выйти за них! Границы мешали и сковывали воображение».
Увлечение перешло на совершенно новый уровень, когда Мэтт стал старшеклассником. «На уроке рисования остальные просто отсиживались, учитель скучал, а принадлежности для рисования лежали в стороне – никто их не использовал. Поэтому я вдохновенно делал столько рисунков, сколько мог – до тридцати за урок! Было что-то волнующее в том, чтобы из ничего создавать что-то. Но однажды учителя спохватились, что я использую слишком много бумаги, и остановили меня.
