Это была совершенно безумная идея. Франция, Венеция и прочие державы ни за что не позволили бы Максимилиану совместить титулы императора и папы. Да, конечно, император обладал ограниченными полномочиями, а светская власть папы существовала лишь в границах Рима и Папской области. Но ведь папа-император вполне мог попытаться захватить всю Италию. Не стоит забывать и о духовном авторитете Святого престола. Кто знает, какое зло способен причинить Максимилиан, присвой он этот авторитет?
На подобные «мелочи» император не обращал внимания. Излагая Маргарите свою «предвыборную программу», он обещал сделаться лучшим примером, чем блудливый Александр, который собирал проституток в Ватикане и устроил знаменитую массовую оргию, и чем воинственный Юлий, который в доспехах вел войска в битву. Эти папы заслуживали порки за свое поведение, не подобающее христианам, писал Максимилиан. Он предполагал собрать достаточно денег, чтобы подкупить кардиналов и добиться своего. Разве епископы получают назначения не благодаря деньгам? Разве сам Юлий, отчасти на деньги Фуггера, не «подмазывал» кардиналов ради своего избрания? Император оценил расходы в 300000 дукатов. Он послал фон Лихтенштайна к Фуггеру и велел сделать все возможное. «Пускай Фуггер будет отказывать тебе снова и снова, не отступайся, покуда не исполнишь мое слово» – так он напутствовал посланца.
Фон Лихтенштайн к тому моменту, возможно, устал от всего этого. С Максимилианом всегда бывало одно и то же. Император изобретал себе приключения, а Лихтенштайну требовалось искать средства на их оплату. Максимилиан уже обещал Фуггеру доходы от горнодобычи на ближайшие несколько лет, равно как и прибыль от соляной шахты и других императорских активов. Вдобавок он продал Фуггеру достаточно городов, чтобы тот сделался одним из крупнейших землевладельцев Южной Германии. Предлагать в залог было почти нечего, и фон Лихтенштайн осмелился покуситься, как говорят, на святое – на налоговые поступления от нескольких владений Габсбургов и на драгоценности короны. После этого незаложенными оставались бы разве что Вена и Инсбрук. Драгоценности короны, нужно отметить, оценивались дороже налоговых поступлений. За годы правления Габсбурги приобрели, среди прочего, отделанный драгоценными камнями королевский венец Венгрии и инкрустированную бриллиантами мантию Карла Смелого, а также иные ценности, хранившиеся в сундуках в родовой сокровищнице. Лихтенштайн ничтоже сумняшеся намекнул Фуггеру, что все это может достаться Якобу.
К предложению прилагался «бонус». Если Максимилиан станет папой, он сделает Фуггера папским казначеем. Пусть Фуггер уже считается ведущим банкиром Ватикана – должность казначея сулит невиданные перспективы и подразумевает, кроме того, монополию на продукцию квасцовых копей в окрестностях Рима. В текстильном производстве квасцы использовались в качестве красящего пигмента, а под Римом находилось чуть ли не единственное их месторождение в Европе. Агостино Киджи, папский казначей при Юлии, сколотил целое состояние, крупнейшее в Риме, на добыче квасцов. Все вместе – налоговые поступления, драгоценности короны и контракт на квасцы – выглядело поистине фантастическим предложением. Фуггер наверняка испытывал соблазн согласиться. Но он разбирался в политике, а потому медлил с решением. Тем временем Юлий поправился. Когда папа все же скончался в следующем году, Максимилиан уже сосредоточился на других проектах.
Когда Фуггеру перевалило за пятьдесят, он начал задумываться о своих жилищных условиях. Он родился в богатой семье. Даже в молодости, проживая в доме матери на Еврейском холме, Якоб выглядел человеком со средствами. Он носил золотые береты и меховые воротники, бросая вызов тогдашним законам о роскоши [37]. Ездил в экипаже. Входил в «Таверну для благородных», и охранник у дверей не пытался его остановить. Дистанция между ним и остальной частью общества делалась все более заметной по мере умножения его достатка. Он начал ездить со свитой, устраивал празднества, поражавшие своей экстравагантностью. При этом у них с женой не было собственного крова. Они жили в красивом фахверковом доме рядом с Винным рынком, но этот дом принадлежал его теще. Якоб оставался там, потому что дом ему нравился. Вдобавок ему не приходилось платить налог на недвижимость. Возможно, играли роль и иные соображения. Так, Якоб был основным «движителем» фирмы «Ульрих Фуггер и братья», владел важными связями в Инсбруке и Риме, однако на табличке у двери красовалось имя Ульриха. С точки зрения семейных отношений неправильно жить в доме больше, чем у старшего брата.
Но когда Ульрих умер, уже ничто не ограничивало устремления Якоба. Фуггер выкупил дом, где проживал, заодно с двумя соседними зданиями – и снес их подчистую. На этот месте он возвел массивное четырехэтажное здание с арками вдоль фасада, железными прутьями на окнах и фресками Буркгмайра на стенах. Дворец Фуггера, как стали называть это здание, был самым большим в городе и занимал участок земли, который соперничал у горожан в популярности с аугсбургским собором. Дворец служил резиденцией, складом и штаб-квартирой крупнейшей компании в Европе.
Во дворце имелись часовня, стойла для лошадей и удобство, ошеломлявшее посетителей, – проточная вода. «Там повсюду фонтаны, – писал один из них, – даже в комнатах, и воду качает особое устройство». Шиферные крыши [38] соседних домов были серыми и скучными, зато свой дворец Фуггер покрыл дорогой листовой медью из собственных шахт. Остальные вставляли в окна промасленный пергамент, он же вставил стекло, добытое через торговых партнеров в Венеции. В эпоху, когда сохранить тепло зимой было почти невозможно, он обогревал почти все помещения отлично сложенными каминами и печами. Множество слуг следили, чтобы огонь не гас. Особое внимание уделялось Damenhof, «Дамскому двору» – так назывался внутренний двор с фонтаном в центре и колоннадами по периметру. Это была первая архитектурная конструкция эпохи Возрождения к северу от Альп. Плитка, арки и фрески – она словно перенеслась сюда из Флоренции. Клеменс Зендер, аугсбургский хронист, уверял, что Фуггер открыл часть дворца для нищих. Потребность в благотворительности тогда, безусловно, существовала, бедность была повсюду. Но не приходится сомневаться в коммерческой ориентированности этого здания. Обозы с товарами ежедневно въезжали в грузовые ворота, шириной едва уступавшие городским.
Полвека спустя два гостя Маркуса, внучатого племянника Якоба Фуггера, делились своими впечатлениями. «Во дворце Фуггеров пищу принимают в зале, где золота больше, чем любого цвета, – писал дворецкий заезжего герцога. – Мраморный пол скользкий, будто стекло. Стол в приемной зале отделан венецианским стеклом, каковое стоит больше тонны полновесного золота. Господин Фуггер показал моему хозяину весь дом, который столь велик, что и сам император поместился бы здесь со своим двором». Французский гуманист Мишель де Монтень отзывался еще более восторженно: «Нам позволили увидеть два помещения во дворце. Одно просторное, с высоким потолком и с мраморными полами; другое с древними и современными медальонами, и к нему примыкает маленький кабинет. Это самые великолепные помещения, какие я когда-либо видел».
Находясь внутри и глядя сквозь оконное стекло наружу, Фуггер, должно быть, испытывал чувство удовлетворения. Теперь он проживал в самом большом доме города, который его усилиями превратился в финансовую столицу Европы. Он мог видеть из окна рыночные прилавки, где жители Аугсбурга – города, некогда прозябавшего в сельской Швабии, – могли купить парчу из Франции, перец из Индии и шелк из Китая, к импорту которых сам Якоб как минимум приложил руку. Он взирал сверху вниз на тех, кому в жизни повезло меньше, – на пьяных солдат, что размахивали мечами, на ремесленников, монахов и нищих, которые делили улицу со свиньями, козами и курами. В праздничные дни мимо дворца проходили торжественные шествия. Справа Фуггер мог рассмотреть шпили собора Святых Ульриха и Афры, готического шедевра, где три столетия спустя выступал Моцарт. Слева он мог видеть еще более высокое здание, часовую башню Перлах, чьи размеры показывали, что именно коммерсанты, а никак не церковь владеют городом.
