В Германию перемены пришли век спустя. Стремясь догнать итальянцев, ослепленные ставками в 43 процента, немецкие города принялись расчищать территорию «под себя». Аугсбург изгнал евреев в 1438 году и использовал надгробные плиты с еврейского кладбища для постройки нового здания магистрата. Торговец тканями по имени Ганс Мойтинг стал первым жителем Аугсбурга, который пытался кредитовать в крупных масштабах. Он выделил немалую сумму эрцгерцогу Зигмунду Тирольскому, обеспеченную, как и более поздний кредит Фуггера, продукцией серебряных копей в Шваце. Прочие горожане последовали примеру Мойтинга, заменяя собой еврейских кредиторов в больших и малых сделках. Немецкий сатирик Себастиан Брант писал об этом в своем бестселлере «Корабль дураков» (1494): «Берешь взаймы десять – должен одиннадцать. Они зловреднее евреев. Те уже не занимаются прежним делом, потому что им занялись евреи из христиан» [41]. Фуггер сумел вывести кредитование на новый уровень, но и ему, подобно итальянцам, приходилось маскировать получение процентов. За тирольские рудники он брал серебром вместо наличных, таким образом «превращая» выплаты по кредиту в покупку.
Нюрнбергский «кружок» ловко использовал споры вокруг кредитования как способ «приструнить» самого Фуггера и заодно новую экономику, которую тот помогал создавать. Они знали, что нет более надежного способа остановить Якоба, чем перекрыть поток наличности. Нюрнберг расположен в девяноста милях к северо-востоку от Аугсбурга. Подобно Аугсбургу, это коммерческий город, который не подчинялся никому, кроме императора. В Нюрнберге жили Дюрер, изобретатель карманных часов Петер Генлейн [42] и изобретатель глобуса [43] Мартин Бехайм. Однако в Аугсбурге был Фуггер, а также Вельцер и Хохштеттер, и Аугсбург опережал Нюрнберг в капиталистическом «забеге» благодаря своей близости к Италии и Инсбруку. Нюрнберг откровенно завидовал. Гражданское соперничество отчасти объясняет, почему нюрнбергский директор школы Антон Кресс вскоре после того, как Фуггер заплатил «выкуп» Ганзе, сочинил язвительный трактат, осуждающий ростовщичество. Используя доводы, которые Фуггеру доводилось слышать неоднократно, Кресс называл кредитование делом, что ведется не по-братски и не по-христиански. Адельман заявил, что лично слышал, как Фуггер хвастается тем, что «папа и император у него в кармане». По просьбе Адельмана Пиркхаймер «выпалил» в Фуггера переводом с греческого на латынь фрагмента из Плутарха с осуждением ростовщичества: «Злонамеренные лихоимцы… доводили бедняков до нищеты и раздевали донага». На случай, если смысл оставался непонятным, цитату дополняла ссылка на Гомера, заемщики сравнивались с уязвимыми греческими богами, а заимодавцы – со стервятниками, что «рвали печень… и терзали когтями утробу» [44].
Перевод Пиркхаймера, длиной всего в несколько страниц, сегодня воспринимается как подзатыльник – вовсе не как апперкот. Он всего лишь перевел маловнятный текст с языка, на котором никто не говорил, на язык, на котором говорили немногие. Но в шестнадцатом столетии этот перевод прозвучал как трубный глас. Интеллектуалы и другие властители общественных дум поклонялись всему античному и приветствовали всякую форму умственной стимуляции в мире, где было слишком мало книг. Они быстро создали, выражаясь современным языком, информационную волну. Фуггеру пришлось реагировать. При его поддержке аугсбургский учитель Себастьян Илльзунг написал трактат в защиту кредитования, сосредоточившись на узкой теме – «аугсбургском контракте», то есть юридическом соглашении, которое Фуггер заключал с вкладчиками, гарантируя тем пять процентов дохода. Илльзунг утверждал, что контракт действителен, если кредитор, подобно заемщику, рискует банкротством. Некий молодой богослов по имени Иоганнес Экк привлек внимание Фуггера тем, что повторил доводы Илльзунга в университетской лекции. Фуггер попросил Экка написать диссертацию об «аугсбургском договоре» и устроить публичные дебаты – общественное обсуждение, судьями на котором выступали ученые.
Фуггер рисковал, выбирая этот путь. «Аугсбургский контракт» мог быть признан как соответствующим церковным законам, так и попирающим оные. Однако им широко пользовались, и сам Фуггер с его помощью собирал средства. Если Экк проиграет в дебатах и судьи признают контракт ростовщическим, вкладчики Фуггера откажутся нести ему деньги. Это будет катастрофой. Одно дело – работать в «серой зоне», и совсем другое – практиковать занятие, официально объявленное еретическим. Фуггер то ли чувствовал себя загнанным в угол, то ли был чрезмерно уверен в себе, чтобы пойти на такой риск. Впрочем, его вдохновляли прецеденты. После богословского диспута о ренте – своего рода пенсионных схемах с процентным доходом, к которым города прибегали для сбора денег, – папа одобрил эту практику. Возможно, папа Лев, сменивший воинственного Юлия II в начале года, одобрит и «аугсбургский контракт». Фуггер имел определенные надежды. Лев происходил из банкирской семьи Медичи. Одобрение контракта было в его личных интересах. Кроме того, сам Лев многие годы занимал у Фуггера. Якоб требовал как минимум «Обезьяньего процесса» – по принципу «все или ничего», только в центре внимания оказалась не теория эволюции, а деньги [45].
Экк преподавал в университете Ингольштадта. Позже он печально прославился тем, что донес о ереси Лютера в Рим и способствовал отлучению «отца Реформации» от церкви. Диспут вполне мог положительно повлиять на его ученую карьеру в случае победы, но грозил насмешками и недоверием, если верх возьмет противная сторона. Закончив диссертацию, Экк представил ее в университет и попросил ректора устроить дебаты в университетских стенах. Как правило, университеты охотно соглашались на подобные предложения, особенно если те поступали от их собственных сотрудников. Но члены нюрнбергской группы опасались победы Экка – и потому прибегли к превентивным мерам: Адельман обвинил Экка в том, что тот является марионеткой Фуггера, и после этого епископ Ингольштадта отменил публичный диспут. Другие немецкие университеты тоже отказались: тема выглядела слишком острой, никому не хотелось быть замешанным в обсуждении потенциально еретических взглядов.
Фуггер не сдавался; когда Экк составил письмо к папе Льву с просьбой обязать Ингольштадт провести дебаты, Якоб подписал этот текст. Ответа не последовало, и тогда Фуггер с Экком переключились на Италию, где, благодаря Венеции и Флоренции, университеты весьма вольно трактовали вопрос о законности кредитования. Союзники нашлись в университете Болоньи, старейшем высшем учебном заведении Европы и одном из самых престижных. Среди выпускников этого университета были Томас Бекет, Эразм, Коперник и Мирандола. По пути в Болонью Экк заглянул в Аугсбург, и Фуггер снабдил его переводчиком и иными помощниками. Другой житель Аугсбурга, доминиканский священник Иоганн Фабри, также отправился в Болонью, намереваясь отстаивать интересы противников Фуггера. Насколько можно судить, Якоб его спонсировал – это виделось надежным способом обеспечить нужный результат. Но для стороннего наблюдателя Фабри представлялся человеком, действующим по личной инициативе.
Двенадцатого июля 1515 года Экк и Фабри встретились в болонской базилике Святого Петрония, огромном храме четырнадцатого столетия. Двери распахнулись в четыре часа дня. Ожидая красочного зрелища, студенты и преподаватели университета хлынули внутрь; им пришлось пройти мимо громадного изображения Люцифера с двумя пастями – наглядного напоминания об участи, уготованной еретикам. Организаторы диспута позаботились о развлечениях для публики, зрителям дозволялось шуметь, свистеть, хлопать – словом, во всеуслышание выражать свое отношение к происходящему. Экк и Фабри спорили пять часов подряд. Экк избегал ссылок на Библию и сосредоточился на намерениях. Лишь дурные намерения могут превратить сделку в ростовщическую, заявил он. Кредитор повинен в ростовщичестве, если замышляет причинить урон заемщику. Но он в своем праве, если соблюдает законные деловые интересы. Фабри, когда пришла его очередь высказаться, припомнил старые доводы Аристотеля, Фомы Аквинского и прочих мыслителей. Экк счел, что победил. Три профессора среди публики согласились с ним. Но судьи усмотрели правоту в аргументах обеих сторон, а потому отказались назвать победителя. Диспут завершился ничьей, которая не удовлетворила никого.
