Помимо племянников, у Якоба были и племянницы. Он выделил им по 5000 флоринов каждой (в первом варианте сумма составляла 1800 флоринов). Даже мысли о том, чтобы передать им активы, у него не возникало. Он считал, что чем меньше людей управляют бизнесом и поместьями, тем лучше и проще. Кроме того, он не хотел, чтобы женщины, в том числе его жена Сибилла, вообще участвовали в управлении. Собственные бабка и мать Якоба проявили себя «бизнес-леди» после смерти мужей. Однако Фуггер полагал, что решения принимают мужчины.
В первом варианте завещания Фуггер проявил щедрость в отношении Сибиллы. Он отписал жене дом, где они жили вдвоем до переезда во дворец. Это было проявление сентиментальности. Также Сибилле полагался большой и роскошный дом по соседству, с садом, часовней и ристалищем для «домашних» рыцарских турниров. Дом недавно отремонтировали, обставили мебелью, украсили гобеленами и драгоценностями. Якоб велел племянникам исправно платить налоги за дома и поддерживать сад. Еще первый вариант завещания возвращал Сибилле 5000 флоринов приданого, предусматривал 5000 флоринов в виде единовременной выплаты для инвестирования в семейный бизнес под 5 процентов и выделял 800 флоринов в год на расходы. Распределяя семейное серебро и ювелирные изделия, Фуггер оставил пометку личного свойства: «большой алмаз и большое блюдо с рубинами, каковые я ей подарил». Одежды у Сибиллы был полный шкаф. Фуггер разрешил ей сохранить лучшие платья, но остальными распорядился поделиться с другими членами семьи. Он также отдал ей супружеское ложе. Кровать имела особое значение для Фуггера. Он вспоминал, как они спали «бок о бок» в этой постели. По завещанию Сибиллу после смерти должны были похоронить рядом с ним в усыпальнице в часовне Святой Анны.
Теперь, спустя четыре года, Фуггер злился на Сибиллу и не таил своей злости. Ее семья перешла в лютеранство, и сама Сибилла тоже прислушивалась к «ереси». Также Фуггеру было известно о ее романе с Конрадом Релингером. Нельзя сказать, что новое завещание выбрасывало ее на улицу. Она сохраняла свое приданое и серебро, но вот дом ей полагался всего один, без недавнего ремонта, сада и ристалища, куда более скромный. Вместо 800 флоринов ежегодно и 5000 флоринов единовременно она получала 20000 флоринов единовременно, причем если она вновь выйдет замуж, эта сумма сокращалась вдвое. Фуггер оставил Сибилле кровать, но вычеркнул из завещания одежду и право быть похороненной рядом с мужем. Увы, о том, как Сибилла восприняла эти изменения, можно только догадываться.
После оглашения завещания Фуггер обсудил отдельно два вопроса с Антоном. Первый касался Венгрии. Ни при каких обстоятельствах Антону не полагалось соглашаться на что-либо, кроме полной реституции. Король Людвик в отчаянии, сказал Фуггер племяннику. Просто прояви терпение. Когда султан подойдет ближе, Людвик сам к тебе прибежит.
Вторым вопросом были похороны. Церковь Святой Анны сделалась лютеранской – священник Урбан Региус, бежав из Шваца, вернулся в Аугсбург и стал ее настоятелем. Он пытался быть хорошим для всех, предлагал богослужение по старому обряду для традиционалистов – и по новому обряду для последователей Лютера. Фуггер ненавидел компромиссы. Для него Региус был ничуть не лучше Лютера. Поэтому он просил Антона подыскать более подходящее место для погребения. Но Антон убедил дядю, что церковь Святой Анны, несмотря на козни Региуса, верна Риму. Это была ложь, но она помогала решить проблему.
Тем времен в Аугсбург ради встречи с местной знатью прибыл эрцгерцог Фердинанд. В его честь был устроен парад. За восемь лет после выборов императора ныне двадцатитрехлетний Фердинанд научился ценить и уважать Фуггера. Крестьянская война сблизила их еще сильнее; эрцгерцог понимал, сколь важен Фуггер для возвышения Габсбургов. Он знал, что Фуггер вот-вот умрет. Когда парадный строй достиг ратуши и дворца Фуггера, Фердинанд приказал трубам и барабанам умолкнуть. Как писал Зендер, хронист Аугсбурга: «Он не желал тревожить умирающего». Советники Фердинанда проявили меньше такта, нежели их господин. Гостя в Аугсбурге, они явились к Фуггеру и выпросили небольшую ссуду.
Двадцать восьмое декабря стало последним рабочим днем Якоба. Своим финальным решением он отклонил просьбу о кредите герцогу Альбрехту Прусскому. Альбрехт недавно оставил пост великого магистра католического Тевтонского ордена, чтобы принять лютеранство. Просьба о кредите предлагала надежное обеспечение, но Фуггер категорически отказывался кредитовать новообращенных. На следующий день Якоб погрузился в глубокий сон, как если бы, писал Зендер, «он вдруг скончался». Доктор Окко прогнал всех посетителей. Другие сами предпочли не появляться. Когда пришла смерть, племянников Фуггера и его жены Сибиллы поблизости не было. Якоб умер в 4 часа утра 30 декабря 1525 года, в возрасте шестидесяти шести лет. Его уход засвидетельствовали сиделка и священник. Точная причина смерти неизвестна, возможно, он умер от инфекционного простатита.
Зендер корил себя за то, что не обращал внимания на знаки. Так, загадочная «черная» радуга встала над Аугсбургом парой месяцев ранее. Теперь-то, прибавлял хронист, смысл знамения очевиден – Господь возвещал о скорой смерти величайшего гражданина Аугсбурга. Не может быть иного объяснения. Его хроника и другие источники умалчивают о похоронах Фуггера, остается лишь гадать о подробностях. Можно предположить, что церемония заняла целый день, лошади влекли катафалк, а дюжина крепких мужчин в черном внесла гроб в усыпальницу. Единственное упоминание о похоронах обнаруживается в книге о моде Маттауса Шварца. Он мимоходом роняет, что был одет в черное. Иллюстрация изображает его самого – и никого больше.
Зендер, похоже, оплакивал Фуггера горше всех прочих. Эти строки его хроники выглядят настоящим панегириком: «Имя Якоба Фуггера и его племянников известно во всех областях, землях и странах. Императоры, короли, князья и правители почитали его как равного. Папа приветствовал его как сына. Кардиналы всегда его поддерживали. Все деловые люди называли его просвещенным. Он был украшением всей Германии».
Критику Зендер приберегал для Сибиллы – повествовал, как она «оставила дом своего благословенного мужа» – надо понимать, с драгоценностями, деньгами и в сопровождении горничной, – чтобы «сойтись с былым поклонником», то есть с Релингером. Родичи Сибиллы в собственной хронике уверяли, что племянники Фуггера вынудили ее выйти замуж за Релингера «насилием и угрозами оружия». Тем самым они уменьшили выплату по завещанию до 10000 флоринов вместо суммы вдвое больше. Споры затянулись и дошли до суда, где победа осталась за племянниками Якоба. Сибилла получила только 10000 флоринов.
Когда Фуггеру было за тридцать, он объявил, что намерен трудиться и получать прибыль, пока держат ноги. Этот обет он исполнил в точности. Примечательно, что Фуггер ушел платежеспособным. Он играл с высокими ставками и, несмотря на многочисленных врагов, сумел победить. Жак Кер, французский банкир, который вел ту же игру, потерял все и умер в изгнании. Флорентийским банкирам, что властвовали в пятнадцатом столетии: Барди, Перуцци и другим – повезло ничуть не больше. Их сокрушило бремя кредитов английской короне. Даже Медичи лишь на краткое время сделались реальной финансовой силой. Семейство являло собой образец финансовой стабильности при Козимо, но его внук Лоренцо Великолепный заботился не столько о бизнесе, сколько о государственном управлении и покровительстве искусству. Банк рухнул через два года после смерти Лоренцо под тяжестью долгов. Как мы видели, неудачу терпели даже некоторые Фуггеры. Двоюродный брат Якоба Лукас Фуггер обанкротился, выдав ссуду тому самому клиенту, Максимилиану Габсбургу, который обеспечил карьеру Якоба. Соперник Фуггера Хохштеттер продолжал вести дела после крестьянской войны, но удача отвернулась от него в 1529 году, когда он попытался присвоить альмаденский рудник и монополизировать рынок ртути. Перед лицом краха он просил «любезного кузена» Антона Фуггера о снисхождении, но тот отказал, и Хохштеттер отправился в долговую тюрьму. Антон, как один из его кредиторов, забрал замок Хохштеттера в Бургвальдене, дом в Шваце и мануфактуру в Йенбахе.
