Уилл Мюррей
Разгневанные почтальоны
Карен Бельчильо, избавившейся от своей навязчивой идеи, и славному Дому Синанджу.
Он не отличался сколь-нибудь приметной внешностью. Да и глаза его все описывали по-разному. Кроме того, одни считали, что волосы у этого человека рыжие, другие воспринимали их как золотистые, остальным же они казались каштановыми.
Единственное, что твердо помнили очевидцы, – он был в форме. Вот форму почему-то заметили все. Однако при этом никто не обратил внимания на того, кто ее носил.
Нельзя сказать, что он старался затеряться в толпе возвращавшихся с обеда в здание федеральных служб в Оклахома-Сити. Когда этот человек поднимался вверх по каменным ступенькам, некоторые при встрече непроизвольно вздрагивали – именно из-за формы. Но в то же время выражение лица незнакомца казалось совершенно безобидным, а в манере поведения не было ничего угрожающего.
Правда, никто и не пытался заглянуть ему в лицо.
И только потом немногие оставшиеся в живых нашли странным, что человек в форме нацепил наушники. Причем нашли это странным только потому, что считали, будто существуют некие правила, которые запрещают наслаждаться музыкой лицу, находящемуся, так сказать, при исполнении.
Охранник у металлоискателя, подняв взгляд и увидев серо-голубую форму, знаком предложил незнакомцу обойти примыкавший к ступенькам прибор.
– Что-то припозднились вы сегодня, – бросил охранник.
Человек в форме коротко кивнул и безо всяких усилий преодолел первую линию обороны. Люди в такой форме встречались практически везде, и, хотя у некоторых она вызывала неприязнь, большинство американцев испытывали к ней уважение.
Спецохранник у лифта, посмотрев на вошедшего, спросил:
– Что, новенький?
– Сегодня первый день, – отозвался человек в форме.
Тут прибыл лифт, и массивные двери разошлись в стороны.
– Что ж, не перетрудись, – заметил охранник.
– «Узи» все сделает как надо, – откликнулся незнакомец. Люди обычно слышат то, что хотят услышать, – особенно если взгляду не за что уцепиться. Поэтому сказанное посетителем дошло до секьюрити только впоследствии.
Выйдя на шестом этаже, человек с орлами на лацкане кителя осмотрелся и увидел закрытую дверь с надписью «Не беспокоить. Заседание суда». Сунув руку в объемистую сумку на плече, он уверенно двинулся к двери.
Там стоял еще один охранник.
– Прошу прощения, но сюда нельзя. Идет заседание, – произнес он и загородил дорогу.
Человек в форме достал из сумки конверт:
– Срочная доставка.
Секьюрити нахмурился. На конверте значилось: «Судье Кэлвину Рэтберну».
– Ладно, но постарайтесь не привлекать к себе внимания, – сказал парень и, открыв дверь, придержал ее, чтобы вошедший никого не побеспокоил. Судья Рэтберн был очень строг.
Сунув руку в большую кожаную сумку, человек в форме сделал шаг вперед и вдруг резко развернулся. В руках у него блеснул ствол «узи». На секунду охранник похолодел, но уже в следующее мгновение ощутил в своем животе горячий свинец.
– Умри, неверный! – воскликнул посыльный. Скорчившись на полу, раненый беспомощно наблюдал за происходящим. Он прожил еще достаточно долго, чтобы рассказать обо всем властям.
Человек в форме вошел в зал, где шло судебное заседание, и немедленно открыл огонь. Началась паника, жутко вопила стенографистка, которой был увлечен охранник. Пронзительно, как женщина, кричал адвокат Тейт. Наконец он захрипел и затих. Все это время в зале настойчиво звучал колокольчик – судья безуспешно пытался навести порядок в воцарившемся хаосе.
Человек с автоматом беспорядочно опорожнял рожок за рожком. Со своего наблюдательного пункта у двери охранник вдруг увидел чудовищную сцену – разгневанное красное лицо судьи Рэтберна вмиг превратилось в кровавый пудинг. Раненый закрыл глаза и в бессильной ярости затрясся на полу, не в состоянии дотянуться до своего оружия.
Гневный голос человека в форме перекрывал грохот автомата и крики умирающих:
– Неверные! Глядя вам прямо в глаза, я с радостью наблюдаю за кончиной. Бог милостив! Так признайте же смертный приговор, который приводит в исполнение его законный посланец!
Никто ему не ответил. Просто никто уже его не слышал.
– Боже мой! – пробормотал охранник. – А ведь как похож! И не отличишь.
Спустя пять минут все было кончено.
Стрелявший переступил через охранника. Затем раздался стук каблуков по мраморному полу, и вскоре звяканье лифта возвестило о том, что преступник скрылся.
Это было последнее, что запомнил охранник, прежде чем его стали допрашивать сотрудники ФБР. Такое вот воспоминание он и унес с собой в могилу.
* * *
ФБР появилось на месте менее чем через десять минут. Впрочем, его сотрудники и не смогли бы добраться сюда вовремя. Несмотря на то, что местное отделение службы находилось здесь же, на двенадцатом этаже, устроено оно было наподобие бункера – неуязвимое для бомб и непроницаемое для звука.
Именно поэтому никто не услышал выстрелов и стонов. И пока толпа отобедавших не хлынула на шестой этаж, никто не обнаружил лежащего в луже крови охранника, и никто не знал, что здесь произошло преступление.
Однако достаточно было только заглянуть в зал судебного заседания, чтобы картина вмиг прояснилась. К тому времени, когда ФБР сориентировалось и здание оцепили, было уже поздно.
Человек без лица, но в уважаемой всеми форме спокойно покинул здание федеральных служб и растворился на улицах Оклахома-Сити. Никто даже и не думал его задерживать. А о том, чтобы разыскивать его, обращая внимание на большую кожаную сумку, и речи не было. Убийца оказался неуязвимым.
Ибо каждый понимал смысл его миссии. И хотя произошла трагедия, человека в форме нельзя останавливать.
Поскольку в дождь ли, в солнце ли, во время снежной бури или кровавой бани, но почта должна доставляться регулярно.
Его звали Римо, и он ничего не имел против японцев.
По этому поводу у него сложилось твердое мнение, которое он и выразил вслух.
– Я ничего не имею против японцев как народа или как расы.
– Так, значит, ты забыл Перл-Харбор? – раздался скрипучий голос.
– Бомбили-то давно, – ответил Римо.
– А как насчет острова Батаан?
– Какая разница! Это было в предыдущем поколении.
– Мертвые вопиют об отмщении. Как ты можешь!..
– Мир заключен пятьдесят лет назад. Мы больше не воюем, – резонно заметил Римо.
– Тогда зачем они послали сюда своих злобных самураев? – спросил мастер Синанджу.
Римо ничего не ответил. Мужчины сидели на круглом татами в комнате для медитирования и смотрели в окно.
Они собирались медитировать, но вместо этого почему-то горячо заспорили.
Впрочем, сейчас оба молчали, причем так долго, что Римо подумал, будто его оставили в покое. Но он, как обычно, ошибался.
– Спрашивается, почему я должен ждать? – внезапно взорвался Чиун. – Почему нельзя прямо сейчас разорвать японцев в клочья?
Римо не знал, что ответить, и потому промолчал.
Спустя какое-то время Чиун заговорил уже спокойнее:
– А как насчет отвратительных автомобилей, заполняющих улицы твоей любимой страны? Весь воздух, которым ты дышишь, наполнен зловонием!
– Если людям нравится водить японские машины, это их личное дело.
– Не ты ли называл их пожирателями риса?
– Машины – да, но не людей.
– Расист наоборот! – фыркнул старик.
– Я не расист.
– Раз в тебе нет ненависти к японцам, в то время как ты должен бы был их ненавидеть, следовательно, ты расист наоборот.
– У меня нет причин ненавидеть японцев, – уже с некоторым раздражением отозвался Римо.
Учитель гневно вскочил на ноги и потряс в воздухе кулаком.
– Отныне я вынужден скрывать свой позор. Разве подобной причины недостаточно?
Стараясь сохранять спокойствие, Римо тем не менее поднялся на ноги.
Полутораметровый Чиун по-прежнему яростно потрясал кулаком, похожим на желтую птичью лапу. Внезапно он разжал его; оказалось, что и ногти старика весьма напоминают когти хищной птицы. Длинные, изогнутые, они заканчивались сверкающими остриями, лишь правый указательный палец был прикрыт чехлом из императорского жадеита.
– Ничего, скоро отрастет, – постарался успокоить учителя Римо.
Рост ученика превышал сто восемьдесят сантиметров, и единственное, что роднило его с Чиуном, – это необычайная худоба. Старик выглядел лет на семьдесят, хотя ему перевалило уже за сто. Сморщенное лицо учителя напоминало карту Кореи, а глаза – коричневые плоды миндаля.
В отличие от Чиуна, миндалевидный разрез глаз у белокожего Римо был едва заметен, и то лишь под определенным углом. Тем не менее, Римо всегда отрицал сей факт: впрочем, сколько бы он ни вглядывался в зеркало, заметить ничего не мог. Выглядел Римо лет на двадцать-двадцать пять, а иногда – и на все сорок пять. На худом его лице отчетливо выделялись высокие скулы, привлекали внимание утонувшие в глубоких глазницах темно-карие глаза. Кроме необычайно широких запястий, он больше на вид ничем не отличался от самых обыкновенных людей.
