Булгакова Инна
Солнце любви
Смерть и Время царят на земле,
Ты владыками их не зови;
Все, кружась, исчезает во мгле,
Неподвижно лишь солнце Любви.
Владимир Соловьёв
Недвижная духота июльского вечера внезапно взорвалась огненным столпом — под таким символическим знаком состоялось их знакомство.
Петр Романович вышел на галерейку — своеобразный общий балкон для жильцов последнего четвертого этажа, — услышал сбоку, справа, возглас: «Вот это скорость!», увидел мчавшийся по параллельному переулку — в тупик! — черный автомобиль. В следующие секунды все кончилось: автомобиль врезался в краснокирпичную стену старинной крепчайшей кладки и после громоподобного удара, после молниеносной паузы превратился в пылающий факел, из сердцевины которого вознесся нечеловеческий вой.
- Господи! — закричал Петр Романович. — Водитель не знал про тупик!
Тот же незнакомый голос возразил:
- Стена видна издали, успел бы затормозить… Самоубийство?
- Может, спасался от погони?
Может, и так, но в обозримом пространстве других машин не было видно, лишь пешеходы сбегались к задней стене некоей иностранной фирмы, словно насекомые на огонь; везде распахнулись окна, проявились лица, завизжала милицейская сирена; и дальнейший разговор двоих свидетелей на галерейке происходил на растревоженном фоне знаменитого на весь мир московского пятачка — между Никитской и Садовым, в районе Патриарших прудов.
Петр Романович, захваченный зрелищем, мельком взглянул поверх низенького железного парапетика, разделяющего галерейку на соседские секторы, и как-то содрогнулся душевно: юная красавица, приоткрыв алый рот, следила за происходящим. Поистине ренессансный образ — тяжелая чаща рыжих волос, влажная розово-смуглая кожа, глаза голубые, точнее — бирюзовые, ноги босые, обнаженные руки вцепились в перильца, обольстительное тело в белом хитоне (банном халате, но слова слагались в античном стиле), словом, из волн Боттичелли, то есть прямо из ванны…
- Вы откуда здесь?
- Что? — И она обратила внимание на стоявшего рядом мужчину, и словно смутилась. — Я здесь живу.
- Простите, это квартира моего дяди.
- Да? Ну так я у него снимаю, со вчерашнего дня. Смотрите, пожарники приехали!
Евгений Алексеевич Острогорский, родной дядя Петра по отцу, жил с семьей поблизости на бульваре, в квартире тестя. Известный в криминальных кругах адвокат, безусловно процветающий («Плутократов защищающий», — обличал зятя старорежимный дед, сбежавший из «международного Вавилона» на лоно природы, на дачу), в деньгах не нуждался, и жилье в Копьевском переулке служило студенческой берлогой для адвокатского недоросля.
- Вы студентка? — Как ни захвачен был Петр Романович громом катастрофы, соседка задела его не меньше, но по-другому, конечно.
- Еще нет, но собираюсь.
- Подружка Ипполита?
- Кто это?
- Как ни странно, мой двоюродный брат.
- Почему «странно»?
- В сыновья годится, в этом году только восемнадцать исполнится.
- А мне двадцать уже.
- А мне тридцать четыре. Петр Романович. — Он учтиво поклонился.
- Варвара Юрьевна. — Девушка присела в глубоком «придворном» реверансе; движения ее и жесты были столь же совершенны, как и внешность.
«Неужели?.. — промелькнуло вспышкой раздражение. — Неужели это дорогая игрушка для дядюшки? До сих пор таких отклонений от семейной стези за ним не наблюдалось…» По привычке анализировать каждый свой душевный «изгиб», Петр Романович тотчас отметил: «Гнусно и глупо завидую!» — и хотел было благоразумно ретироваться, но красавица воскликнула нервно:
- Не представляю!
- Что?
- Как это возможно? Через секунды ты умрешь… по своей воле!
- Пьяный, должно быть, или наркоман.
- Случается, и нормальные… Я б, наверное, не смогла.
- Правильно, здоровая реакция.
- Вы доктор, да?
- Преподаватель.
- В школе? А по какому?
- Не в школе. По такому: философия.
- Ничего себе! Вы бы смогли добровольно умереть?
- Ни при каких условиях.
- Ой, не зарекайтесь, иногда жить страшно.
- Вам? — Он с новым любопытством вгляделся в необыкновенное лицо ее; даже разговаривать не хотелось, лишь глядеть — не наглядеться. — Вам страшно?
- Мне надоело быть красавицей, — сказала она без улыбки, без кокетства; он поверил. — Я тоже человек.
- Да кто же вы такая? Я имею в виду… — Петр Романович запнулся, но разговор пошел такой откровенный, что называется, задушевный. — За сколько долларов вы сняли трехкомнатную квартиру в центре столицы?
- Ну, прямо следователь. Всего за двести пятьдесят, цены после прошлогоднего августа упали.
- Всего за двести пятьдесят? Дешевка.
Он не понял, уловила она иронию или нет; ответила отвлеченно:
- Раньше такая стоила бы до тысячи, но ведь кризис, знаете.
- У нас вечный кризис, последний всплеск на мне уже мало отразился.
- Вы такой богатый?
- Такой бедный.
После паузы девушка сочла нужным пояснить:
- У меня папа новый буржуа.
- А, и он тут поселился?
- Я одна.
- Но он вас содержит?
- Пока да.
- Почему же вы не живете вместе с таким замечательным папой? Зачем вам отдельная квартира?
- Просто так.
- Что ж, извините назойливость постороннего.
Не в первый раз поймал он себя на обличительной интонации, поморщился; она приняла на свой счет и попыталась простодушно оправдаться:
- Зачем же злиться, не злитесь… Знаете, мне так нужно одиночество.
- Тем более извините.
- Вы не в счет.
Ну понятно, для нее он пожилой дядя. Даже без особого воображения легко представить окружающий ее всеобщий напряг восторга, зависти, похоти…
- Ой, труп вынимают!
Из обгоревшего остова бравые ребята в униформе осторожно изымали черное чучело в чаду бензиновой гари и жженой резины. В этот экстремальный момент вкрались приближающиеся шаги.
- Там кто-то. — Девушка непроизвольно схватила Петра Романовича за руку и сразу выпустила.
В дверях галерейки возник будущий юрист Ипполит.
- Романыч, привет! А вы Варя?
- Слушай, ты! — возмутился «Романыч». — За двести пятьдесят долларов мог бы и в дверь позвонить.
- О, пардоньте, не сообразил. Больше не повторится. — Юноша улыбнулся с насмешливым обаянием. — А я за одной книжоночкой пришел. Стало быть, вы Варенька, а я Поль — сын хозяина и кузен вот этого надутого господина. — Он взял ее руку, поцеловал. — Только сегодня узнал, что у меня жилплощадь экспроприировали.
- Переживешь, — процедил Петр Романович.
- Само собой. Папочка у меня, надо сказать, не всегда праздник, но жить можно. А там, — Поль протянул руку вдаль, — какой-то чудачок сгорел от любви..
- Не паясничай, не смешно.
- Так говорит народ: из-за любви. «И неподкупный голос мой был эхо русского народа».
Девчонка залилась смехом, Поль — тоже, глядя на нее. Парочка на загляденье, не мог не признать Петр Романович: черноволосый, лихого «гусарского» облика Поль и нежная Варвара. Развеселый смех в виду смертоносной акции звучал вызывающе-оскорбительно, но в другом мире — тоже ненормальном, но более благопристойном — этим детям не довелось пожить, ко всему привыкли. Петр Романович тихо удалился к себе за письменный стол, а беспечные юные голоса с галерейки влекли его куда-то в минувшее, в молодость, лишенную, впрочем, романтических порывов.
- Что ты по жизни поделываешь? (Это, конечно, назойливый отрок.)
- Пока ничего, присматриваюсь.
- Хорошее дело. Варвара тебе не идет. Варенька — ничего.
- У вас тоже, знаете, имечко!
— Не у вас, а у тебя.
- Я с мужчинами всегда на «вы».
- Держишь дистанцию? Одобряю, я — мужчина. Это мне дед подгадил — Ипполит Матвеевич. Слушай, соле мио, есть настроение посетить ночной кабак, а?
- Какой?
- Я обычно хожу в «Павлин».
Поль и есть «павлин», однако чертовски умен, дерзок и предприимчив. Пауза. Согласится ли «соле мио»? «Солнце мое», — «перевел» Петр Романович почти вслух и улыбнулся. Ей идет!
- Нет, — равнодушно, даже высокомерно прозвучало. — Я занята.
- Да попозже подвалим — в двенадцать в час.
- Занята.
- Понял. Жаль.
- Не понял. Я сейчас к друзьям еду, у нас своя компания.
- Хочу в твою компанию.
- Нельзя.
- Но ежели у тебя нет мужичка…
- У меня никого нет. Да почему это я перед вами отчитываюсь!
- Не передо мной, а перед Романычем. Думаешь, он просто так удалился, глянь, дверцу не закрыл. Подслушивает.
Петр Романович захохотал и крикнул:
- Так удалитесь от моего кабинета!
- От его кабинета, слыхала? Наш философ безупречен и безгрешен, правда, Петь?
- Смотри, уши надеру!
- Поздно, братец. Я вырос.
