Андрей Дышев - Моя любимая дура

– Хватит врать, нет у тебя никакой жены, – сказала она, внимательно рассматривая книжные полки, безделушки и бутылки в стеклянном шкафу.

Я стоял посреди комнаты в халате, не успев как следует вытереться. Под ногами на ламинированном паркете растекалась лужица. Лучи заходящего солнца, нанизавшие на себя окно, отражались в ней. Она меня раскусила. Обычно бывает наоборот. Мужики, желая пофлиртовать, снимают обручальные кольца и божатся, что холостые. Глупость несусветная! Зачем давать женщине пустую надежду? Я, чтобы не брать грех на душу, всегда вру, что женат, что у меня куча детей и брак мой незыблем, как пирамида Хеопса.

– Зачем обманывал? – Она повернулась ко мне и чуть склонила голову набок. Пучок желтых волос прикрыл оголенное, с веснушками, плечо.

– Слушай, что ты от меня хочешь? – спросил я, плюхнулся на диван и положил ноги – крепкие волосатые ноги – на журнальный столик, на котором стояли бутылка коньяка, два бокала и тарелка с виноградом.

– Замуж, – ответила она и поджала и без того узкие губы. – А ты думал, что мне переспать не с кем? Что ты вот такой единственный и незаменимый плейбой?

Я с пониманием кивнул и потянулся за бутылкой.

– Тогда ты не по адресу.

И где были мои глаза, когда я от скуки решил немного поболтать с ней? Ведь страшненькая, никакого эстетического удовольствия смотреть на нее! Мы летели из Владикавказа, и наши кресла были рядом. Когда приземлились и получили в багажном отделении сумки, я пригласил ее к себе поужинать. «Сегодня не могу, завтра», – с многообещающим кокетством ответила она. «Нет, завтра не получится, – ответил я. – Завтра жена из отпуска возвращается».

Мы приехали ко мне, но интерес к попутчице почему-то стал стремительно угасать. Она была напряжена, скованна, а ее быстрые мышиные глазки с завидной скоростью осматривали аскетическое убранство моей холостяцкой берлоги. Я попросил ее постелить на диване и пошел в душ. И вот чем она занималась, пока я блаженствовал под холодными струями воды, – вынюхивала, женат я или нет!

– Ты наглый, хорошо откормленный кот, – охарактеризовала она меня и с гордым видом устремилась в прихожую.

И надо же было – именно в этот момент позвонил телефон! Моя гостья меня опередила, схватила с подоконника трубку и тоном хозяйки, которую отвлекли от важных домашних дел, произнесла:

– Аллеу! Вам кого?

– Дай сюда! – потребовал я и протянул руку, но конопатая стервоза, не выпуская трубки, попятилась в прихожую.

– Кирилла? – с деланым возмущением вопросила она, словно хотела выяснить, что за наглец смеет водить конфиденциальные дела с ее законной собственностью. – А он в ванной. Ненадолго – мыть-то особенно нечего. Перезвоните через пару минут.

Она опустилась на корточки, затолкала трубку в мой ботинок, подхватила свою дорожную сумку и вышла из квартиры. От грохота захлопнувшейся двери задрожали стекла в окнах.

Я с облегчением вздохнул, вытянулся на диване во весь рост и подложил под голову кожаную подушечку. Какое блаженство быть одному! Какое счастье таит в себе одиночество! Если бы не тягостные воспоминания о поездке на Кавказ, то я чувствовал бы себя на вершине блаженства, когда и тело, и дух расслаблены, спокойны и умиротворенны.

Я человек впечатлительный, несмотря на то, что жизнь меня изрядно потрепала и я не раз чувствовал леденящее дыхание смерти. Во всем виновато мое излишне богатое воображение. В любой драме мне всегда видятся нечеловеческие муки и страдания. Потому, наверное, я возвращался с Кавказа совершенно разбитым, выжатым, опустошенным и бездумно приклеился к первой попавшейся дамочке. В другом случае на подобную глупость меня бы не потянуло. Целый месяц с группой добровольцев я вел поисковые работы на леднике Джанлак, который нежданно-негаданно сорвался со своего вечного пристанища. Никто до сих пор не знал точно, сколько людей было погребено заживо, сколько автомобилей покорежил и расплющил чудовищный горный каток, но мое богатое воображение нарисовало страшную картину и старательно отобразило детали трагедии. Я словно наяву видел, как с невыносимым грохотом ледяные глыбы падают на дорогу, сминая легковушки и автобусы, заглушая вопли людей, как летят в пропасть тяжелые машины, словно игрушки, и кто-то погибает сразу, под многотонным прессом превратившись в кровоточащую лепешку, а кто-то, заваленный многометровой толщей битого льда, продолжает жить. Погруженные в полный мрак и звенящую тишину, они истошно кричат из глубоких холодных недр и постепенно сходят с ума…

Но надо возвращаться к реальной жизни, надо входить в курс дел и снова осознать себя директором частного детективного агентства. Я вышел в прихожую и вытряхнул из ботинка телефонную трубку. Хорошо, не отправила ее в унитаз.

Я проверил последний входящий номер. Звонок, на который ответила конопатая, был от Ирины. Она звонила с работы. Как не вовремя! Интересно, что Ириша подумала? Надо немедленно с ней связаться, что-то сказать… Однако сделать это сию же минуту мне помешало какое-то странное чувство. Детское, неразвитое чувство, словно я в чужом доме нечаянно разбил вазу, но признаться в этом не спешил. Набрал номер Никулина, который оставался за меня в агентстве, пока я долбил лед на Кавказе.

– Болею, – ответил Никулин гнусавым голосом и громко закашлялся. – Температура, сопли.

– Я пришлю тебе дагестанского коньяка, – пообещал я. – Будешь натирать им пятки.

– Шутишь? – прохрипел Никулин. – Это тебе пора уже и пятки, и еще кое-что натереть. Ирина целый месяц с ума сходила, ждала от тебя звонка. Металась по конторе как полоумная, слез не скрывала: «Где он? Почему не звонит? А вдруг его завалило?» Трудно было позвонить, чудовище?

Я неудачно сострил в ответ, что, мол, каждый день отправлял ей письма, но почта, наверное, запаздывает.

– В агентстве как? – сменил я тему, но Никулин по крутой дуге снова перешел на прежний курс:

– В агентстве как обычно. Преступники падают в обморок при виде нашей таблички. Мыши со всех сторон обгрызли мышеловку. Мухи сошли с ума, массово кидаются на окно и кончают жизнь самоубийством. Дело о вымогателе буксует… А вот нервы у Ирины ни к черту. Ты хоть бы пожалел девчонку. Никто ж не просит тебя в любви ей изъясняться, мог бы хотя бы парочку «сэмээсок» отправить: жив, здоров, дою коров…

– Пожалуй, я пришлю тебе не коньяк, а «Момент», – не вытерпел я. – Заклеишь себе рот и сразу перестанешь кашлять.

Мы с Никулиным привыкли к подобной манере общения, но еще ни разу я не кидал трубку, не попрощавшись. Достала меня эта Ирина! Ну в чем, в чем я виноват перед ней? Обещал позвонить? Да, обещал, но на леднике я работал, как раб, и мне было не до звонков. У меня из головы не выходили несчастные люди, чья жизнь оборвалась так страшно и трагически. А Ирина, подумаешь, волновалась за меня! Это ее проблемы. Я же не виноват, что у нее нервы ни к черту.

Я ходил вокруг телефонной трубки, как сапер вокруг мины неизвестного производства. Браться за нее или не стоит? Или все-таки рискнуть?

– Я сегодня не приеду, – сказал я Ирине, как только услышал ее тихий, бессильный, не отражающий никаких чувств голос.

– Правильно! – вдруг с неожиданной твердостью ответила Ирина. – И не надо! Отдыхай. Что тебе здесь делать?

– Понимаешь, я неважно себя чувствую.

– Я так и поняла!

Я знал, что, если в нашем разговоре возникнет хотя бы короткая пауза, Ирина немедленно положит трубку.

– Работа была адская, – сказал я, надеясь пробудить в Ирине сострадание, заложенное в каждой женщине генетически. Прижав трубку к уху плечом, я потянулся к бутылке, плеснул себе в бокал. – Но откопали только пару обломков машины да несколько стволов деревьев… Алло, ты слушаешь меня?

– Слушаю.

– Пробурили три шахты, но резко потеплело, и в двух обрушились стены. Потом приехали спецы из «эмчеэса» и запретили продолжать поиски до следующей осени. Я чувствую себя выжатым, как лимон. Сил никаких.

– Естественно. Тебе надо обязательно сходить в поликлинику.

Раньше она бы сказала: «Хочешь, я приеду к тебе и побуду с тобой?» Сейчас же старательно показывала, как холод безразличия сковывает ее душу. Голос выдержанный, ровный, в нем сквозит насмешка. Нет, не насмешка. Скорее презрение. Но ведь я не слепой, я вижу ее насквозь, я знаю, что она очень соскучилась по мне. Конечно, нехорошо получилось с этой конопатой. Бес попутал пригласить ее к себе. Невероятно глупый поступок! Это первый показатель того, что я устал, что моя психика молит о пощаде. В самом деле, почему я не позвонил Ирине с ледника? Потому что не было ни повода, ни желания, а какими бы то ни было обязательствами я с Ириной не связан. Все до банальности просто.

Я положил трубку и выпил коньяк. Может, в самом деле сходить к психиатру? Мой измочаленный испытаниями организм требует релаксации по полной программе. Надо гнать из головы поганой метлой всякие мысли о погребенных заживо людях, про их долгую и мучительную смерть. Я не могу сострадать всему человечеству, принимать близко к сердцу чужие драмы и трагедии. Меня на всех попросту не хватит. Чужая боль разъест мою душу, словно серная кислота лист бумаги. Я налил еще рюмку. Родственники пропавших без вести людей отправили нам с вертолетом несколько пластиковых канистр дагестанского коньяка. Мы и пили его, и растирали им онемевшие от холода руки и ноги, и все равно еще литров десять я увез с собой. Может, взять канистру и поехать к друзьям? Но эта поездка закончится банальной и неудержимой пьянкой. Лучше уж позвонить старым, проверенным подругам, у которых уже давно не осталось никаких иллюзий относительно меня. Например, тихой и сонливой, как стареющая кошка, Катюше. Или хитрой и изворотливой Маринке, которая уже много лет подряд с профессиональным мастерством наставляет своему мужу рога…