Ознакомительная версия.
– Извини.
После чего поставил рядом с тарелкой дымящуюся кружку.
В комнате стало еще темнее, и Коле, чтобы понять, что ему приготовили на ужин, пришлось склониться над тарелкой.
Так, наверное, кормят в обычных школах для обычных детей, ни слова не понимающих по-французски: две сосиски и железная кружка, оттуда свисает нитка одноразового чайного пакетика.
«Придется ждать на голодный желудок», – решил Коля и запрокинул копну своих огненно-рыжих волос на драную подушку. Но долго так пролежать ему не пришлось. Через двадцать минут дверь распахнулась и в комнате снова показался Феликс. Приблизившись и протянув к табурету руку, он вдруг остановился и почесал свой подбородок (в комнате раздался звук, напоминающий тот, что слышался, когда Лиза мела в кухне пол).
– Я не понял. Это что, вызов?
Коля не ответил, речь Феликса была ему непонятна.
– Ты жрать сегодня собираешься или нет? Или хочешь, чтобы дядя Алик потом выговаривал нам, что сын выглядит, как с креста снятый?
Коля резко вытянул ногу, и тарелка с сосисками свалилась с табурета на пол.
– Когда папа Алик с нашими слонами сюда приедет, он свернет тебе шею. И остальным тоже.
Феликс поджал губы, отчего его подбородок выдвинулся вперед, как полка комода, и поднял руку.
– У, ссс…
– Выйди из комнаты! – раздался знакомый Коле голос. Он слышал его в машине, которая привезла его в этот дом. – И притвори дверь.
Подавив в себе желание взять щенка за ногу и ударить о пол, Феликс вместо этого опрокинул тарелку, а потом раздавил подошвой сосиски. По очереди. Сначала одну, потом вторую. И вышел, громко хлопнув дверью.
Коля сел на диван, отчего тот жалобно скрипнул, как седло, на котором мальчишка ездил в папином конном клубе, и заплакал.
Нужно было съесть эти сосиски.
Из протокола допроса гр. Франции Сандрин Вишон, 10.09.2004 г.:
«…Двое мужчин были приблизительно одного роста. Довольно высокие. Тот, что говорил, отличался неплохим знанием французского языка. Возможно, некоторое время прожил во Франции.
Вопрос: Почему вы так решили?
Ответ: У него был южный акцент. Так разговаривают в Марселе, Ницце, Тулузе… Я сама уроженка Марселя, поэтому хорошо разбираюсь в местных диалектах. Однако нужно заметить, что это был не врожденный акцент, а явно наработанный. Я преподаю французский язык и могу с уверенностью сказать, что так разговаривают иностранцы, прожившие на юге Франции не менее пяти лет.
Вопрос: Как выглядели неизвестные?
Ответ: Тот, что разговаривал с мной, симпатичный молодой человек возрастом около сорока – сорока двух лет. Волосы аккуратно уложены назад, на левой брови шрам, подбородок волевой, взгляд спокойный, в серых глазах светится ум. На висках едва заметая седина.
Второй с явными психическими отклонениями, нервозен. Не сводил взгляда с моих ног и выреза на платье. Возможно, он даже сексуально озабочен и испытывает проблемы в общении с женщинами. Он сказал мне: «Всего хорошего, крошка», но по акценту я поняла, что этим заявлением он полностью исчерпал свои познания во французском языке. Волосы тоже длинные, но, в отличие от первого мужчины, давно не мытые и не ухоженные.
На обоих мужчинах были дорогие костюмы, купить такие во Франции может позволить себе далеко не каждый. Галстуки они предпочитают покупать не на Арбате, а в бутиках. На том, что говорил со мной, был галстук ручной работы от Бриони. Префект Марселя на праздновании годовщины Великой революции был одет дешевле минимум на две-три тысячи франков…
Вопрос: Вы смогли бы опознать их при встрече?
Ответ: О да».
Из протокола допроса гр. Франции Жоржа Дюбуи, 10.09.2004 г.:
«… Показания желаю давать на русском языке без участия переводчика. С последствиями этого заявления я ознакомлен. (Подпись.)
В присутствии адвоката и консула Французской Республики не нуждаюсь. (Подпись.)
… По существу заданных мне вопросов могу пояснить следующее. Мы с Сандрин находились в кабинете № 14 на втором этаже школы. Около десяти часов утра в кабинет ворвались неизвестные. Сколько их было точно, я сказать не могу. Видел я двоих.
Описать могу того, кто вошел первым. На вид ему от сорока до сорока трех лет, одет он был в темный костюм, и от него пахло хорошим одеколоном.
Тот, кто вошел первым и рассмотреть которого я не смог, дважды ударил меня в лицо, после чего я потерял сознание. Более ничего пояснить не могу.
С моих слов записано верно, мною прочитано. (Подпись.)
Примечание. По факту нанесения мне телесных повреждений уголовного дела прошу не возбуждать и никого к уголовной ответственности не привлекать. (Подпись)».
– Что так? – откинулся на спинку Смагин, дочитав протокол до конца. – Считает, что по делу?
– Его удерживает страх лишиться работы, – объяснил Кряжин. – В тот момент, когда шла операция по похищению сына Кайнакова, он был глубоко влюблен в мадемуазель Вишон.
– А-а, – сказал Смагин. – Понятно. Работа телохранителя воспрещает чрезмерную близость с клиентом. А быть может, он накрыл ее собой, когда увидел злодеев?
– Тогда остается восхищаться его провидением. Боюсь, он накрыл ее еще тогда, когда злодеи только садились в угнанный из Сокольников автомобиль «ВАЗ-2102».
– Нашел?
Кряжин размял затекший затылок и выбросил на стол пачку «Лаки страйк».
– Нашел… Стоит, сволочь оранжевая, в Химках. Выгорел дотла.
– В Химках? – подкинулся Егор Викторович. С ежедневника, распахнутого перед ним, сполз «паркер» и цокнул по полу. – Угоняли в Сокольниках, использовали в центре Москвы, а сжигали в Химках?! А почему они еще часа четыре по Москве не покатались?
Следователь перед последним вопросом, единственным, который не относился к категории риторических, глубоко затянулся сигаретой, поэтому ответ его, сопровождаемый выходящим клубящимся дымом, смахивал на дьявольское предупреждение:
– Я послал за хозяином этой «двойки» Саланцева. Заявление об угоне от его собственного дома поступило в милицию в тот момент, когда машина уже горела синим пламенем. От дома угнали! Понимаешь, Егор Викторович? Получается, человек несколько часов в окно не выглядывал, чтобы убедиться, что машина на месте. Мутно, правда? Ой, мутно…
Саланцев приехал в прокуратуру час спустя. Объяснение тому, что он разыскивал хозяина машины три с половиной часа, заключалось в том, что потерпевший, который сейчас должен был страдать и пить горькую – люди, владеющие подобными моделями, и лишающиеся их, как правило, машин уже не имеют никогда, – бродил по авторынку и высматривал среди ряда годовалых «девяток» подходящую замену.
Пятидесятилетний Галабердин Борис Петрович – так значилось в протоколе заявления с просьбой привлечь виновных в угоне его машины к уголовной ответственности – ходил по рядам, засунув руки в карманы, сплевывал сквозь щербину в желтом ряду зубов, наклонялся к капотам и разглядывал течи в помпах «Жигулей». Лицо его «потерпевшим» не казалось, на нем, наоборот, царило спокойствие и твердая уверенность в благополучии завтрашнего дня.
Жена его, Ольга Маркеловна, сразу не поняла, кто к ней приехал, а потому сказала сразу и без обиняков:
– За новой машиной он отправился на Ленинградский проспект.
– А, ну да, – сказал Саланцев спустя час после заявления об угоне и за сорок минут до официального объявления о ее обнаружении, – ваша старая сгорела же.
– Сгорела, – подтвердила тетка, незнакомая со сволочными примочками МУРа. – Ох, и намучились же мы с ней за семь лет.
– Я себе представляю, – покачал головой Саланцев и уехал по названному адресу.
Галабердин выбрал цвет «аквамарин». После семилетней езды на машине цвета свежевыкрашенного пола понять его было можно.
– Галабердин? – спросил, опираясь на чужой капот, опер.
– Да, – удивился, отстранившись назад, Борис Петрович. Посмотрев направо, он заметил еще одного, коротко стриженного, с печатью «УР» на лбу. – С кем имею?
– У вас машину угнали?
– У меня, – еще больше удивился Борис Петрович.
– Мы ее нашли.
– Как… нашли?
– Хороший вопрос.
Следующие три часа, пока Кряжин допрашивал мадемуазель Вишон и ее охранника и общался с руководством, старший опер МУРа потратил на выяснение факта несовпадения времени заявления со временем реального угона машины. Помня требование следователя не упоминать о событиях, предшествующих задержанию, Саланцев тщетно старался вытянуть неудачливого заявителя на разговор. Время шло, последний твердил, что ничего не знает, что деньги, изъятые у него, накоплены путем длительных лишений за продолжительный период времени, и стоял на том, что его задержание – желание милиции еще больше надавить на кровоточащую рану потерпевшему в момент испытаний, выпавших на его долю. Саланцев задержанных не бил никогда, однако некое сопоставление между разговором, так сказать, «нормальным» и «разговором превентивным», как и всякий сотрудник милиции, борющийся со злом, делал. Но Кряжин обезглавил его и тут. Он запретил давить на Галабердина еще и морально.
Ознакомительная версия.
