Ознакомительная версия.
— Это хорошо, что прокурор ужинает, — одобрил Сазан.
Он перевернулся на другой бок, попробовал, удобно ли лежит ствол под подушкой, и мгновенно заснул.
Когда Сазан проснулся, было уже девять часов утра. Солнечные лучи, пробившись сквозь густую листву больничного сада, скользили по палате, и из коридора доносился невнятный гомон. Миши в постели уже не было.
Сазан оделся и пошел проведать генерального директора. Тот по-прежнему лежал с закрытыми глазами и сжатым ртом.
У постели его сидели Миша Ивкин в шортах и маечке и еще один человек-лет пятидесяти, в белом полотняном костюме и при галстуке.
— Алексей Юрьевич Глуза, — сказал полотняный человек, поднимаясь, — вот, зашел проведать.
Сазан оглядел новоприбывшего.
Господин Глуза был несколько одутловат; крысиные хвостики усов свисали по обе стороны влажного красногубого рта; глаза господина Глузы бегали, как два таракана. В облике господина Глузы имелось странное противоречие — самой своей природой господин Глуза был явно предназначен к тому, чтобы радоваться жизни и всем ее проявлениям, как-то: вкусной еде, девочкам и коньяку, и запечатленное на его физиономии печальное выражение странно противоречило его существу.
— Я так понимаю, вы теперь исполняющий обязанности директора? — спросил Сазан.
— Я так понимаю, вы вроде как новый зам? — в ответ спросил Глуза.
Сазан задумался, пытаясь определить свой законный статус относительно аэропорта Рыкове, но тут с постели подал голос Миша Ивкин.
— Да, Алексей Юрьевич, — сказал он, — мой отец, когда утром просыпался, сказал, чтобы вы исполняли его обязанности. А Валерия Нестеренко он просил быть замом. По безопасности.
Сазан был готов руку дать на отсечение, что директор как спал после приступа, так и не просыпался. Он внимательно посмотрел на мальчика, и тот очаровательно прищурил свои черные глазки. Так же невинно он щурился, наверное, когда бабушка спрашивала его, зачем он съел шоколадку перед обедом и где он разорвал штанишки. У Сазана возникло мрачное предчувствие, что этот парень, который пожалел, что в него стреляли не во время школьных занятий, по младости лет не въезжает, во что ввязался.
— Ну так поехали в контору? — спросил Сазан. Дорога из больницы в аэропорт была неожиданно долгой: по одну ее сторону тянулась бетонная стена вдоль летного поля, по другую — железнодорожные пути. Потом пути кончились, мелькнул переезд с полосатым шлагбаумом, и Сазан увидел справа глубокую чистую речку и по обе ее стороны кирпичные двухэтажные коттеджи «новых русских».
— Можно на минутку заскочить ко мне домой? — сказал Глуза.
— Заскакивай.
Автомобиль свернул с дороги и через мгновение стоял у черной витой решетки одного из домов. Глуза скрылся за калиткой, а Сазан вышел из машины, хлопнул дверцей и стал внимательно оглядываться по сторонам. Кто-то помахал рукой с соседнего дома: Сазан пригляделся и узнал одного из своих ребят. Славку. Славку отрядили стеречь дом Ивкина.
Калитка хлопнула снова: Глуза сел в машину и вгрызся зубами в пухлый бутерброд.
— Не хотите?
— Нет. Вы что тут, все живете? — спросил Сазан.
— Да. Это вот дом Виталия Моисеевича, рядом мой, а напротив Балуй — это еще один зам. А вот тот, через речку — это дом Кагасова.
— Кагасова? Которого прочат в директора?
— Да.
— Но он же из Краснодара.
— Из Краснодара, а дом себе купил. Месяца два назад. Он же у нас член совета директоров — от Службы транспортного контроля.
Сазан молча глядел в окно. Любой из обитателей этого мини-поселка мог видеть два дня назад, как из дома Ивкина в одиннадцать часов вечера выехала «мазда». Правда, он не мог знать, куда она поехала. Но какая разница? Отсюда к центру Москвы только одна дорога, с Алтыньевского на Ярославское — а потом через проспект Мира.
— Не знаете, зачем Шило вчера ехал в аэропорт? — спросил Сазан.
— Понятия не имею.
— Он часто приезжал в Рыкове?
— Когда с этой своей лялькой любился — постоянно. А потом они разбежались. Он сюда ездил раз в неделю, в две.
— Кто-то его должен был вызвонить
— Я ему не звонил.
— А кто звонил?
— Никто не говорит, что звонил. А вы что, действительно считаете, что Шило убили не случайно?
Сазан помолчал.
— Не знаю, — сказал он наконец, — а кто, по вашему мнению, стрелял в Ивкина?
При упоминании имени шефа вся краска вдруг сбежала с лица Глузы, и он поперхнулся своим бутербродом.
— Честно говоря, не знаю, что и думать, — сказал он, — все это так… неожиданно.
— А все-таки?
— Ну… Я могу только предполагать… Понимаете, мы все, конечно, поддерживаем Виталия, но эта борьба не может идти до бесконечности.
— Борьба со Службой контроля?
— Да. Они давят на нас, мешают работать, самолеты, которые раньше летели к нам, теперь летят во Внуково по их настоянию, и рано или поздно это кончится отставкой Виталия. Все это понимают.
В этих условиях Виталию остается только одно — ну, как бы сказать, — обеспечить свое будущее. Глаза Сазана сузились.
— То есть украсть побольше и сбежать подальше?
— Ну… это очень грубо… Но в последнее время есть у нас такая тенденция — не платить где только можно. И вот, например, — мы два месяца назад отремонтировали ТУ-154 — не мелкий ремонт, это мы сами делаем, а капитальный, на Харьковском авиаремонтном заводе — и не заплатили.
— Сколько не заплатили?
— Если в долларах — около четырехсот тысяч. Харьковчане нам каждый день звонили, пока у них телефоны за неуплату не отключили.
— И что Ивкин им отвечал?
— Ну что он может ответить? Ля-ля-ля, «простите, ребята, мы раньше богатые были, теперь обеднели, вот разберемся со Службой и вам заплатим».
— То есть в Ивкина могли стрелять из-за неоплаченного самолета? Глуза поколебался.
— Во всяком случае, последний мой разговор с Харьковым был такой: «У тебя дочка в школу ходит? А как тебе понравится, если ей засадят?»
— А сколько дочке?
— Вы с ней знакомы, Валерий Игоревич. Вы, насколько я понимаю, спасли ей жизнь. Ей и Мише.
Голос Глузы звучал совсем глухо: видимо, то, что случилось два дня назад, было для него чудовищным потрясением.
— Или вот — мы должны регионам…
— За что?
— Самолет летает? Летает. В какой-нибудь волгоградский аэропорт сел? Сел. За посадку в аэропорту надо платить. А мы не платим. Есть аэропорты, которым мы задолжали сумму вполне достаточную, чтобы убить человека.
— То есть вы не думаете, что киллеров нанимали люди из СТК?
На Глузу, уютно устроившегося на заднем сиденье, словно пахнуло могильным холодом из кондиционера.
— Нет, конечно, — сказал он. — Как можно! Они уже подъехали к аэровокзалу. Сазан вышел из машины задумчивый. Глуза ему глубоко не понравился, как бухгалтеру не нравится бумага со слишком вежливым содержанием и слишком неясной подписью. Нет, врать господин Глуза не врал — долг харьковчанам наверняка был, и те, как и любой на их месте, визжали устно, письменно и по факсу, как свинья, которую режут живьем. Но вот какое интересное дело: господин Глуза своим рассказом не только обелил Службу транспортного контроля. И не только объяснил, что если господину Нестеренко очень интересно отыскать того, кто заказал Ивкина, то ему понадобится для этого объехать половину аэропортов в радиусе четырех тысяч километров от Москвы. Он тонко — совершенно по ходу дела — намекнул собеседнику, что его шеф вовсе не намерен оставаться во главе «Рыково-АВИА». Что все эти отмененные собрания, взаимные обвинения, отчаянная борьба — все это лишь маневры, нужные для того, чтобы оттянуть время и выжать из обреченной должности как можно больше дохода. И, возможно, получить с СТК побольше отступного. Не сто тысяч долларов, а двести или триста.
А стало быть — тут же напрашивалась очевидная мысль — ему. Сазану, тут на аэродроме ничего не светит. Нет смысла защищать человека, который прибирает вещички перед уходом из кабинета, не особо разбирая, где свое шмотье, а где казенное. И самое лучшее, что он. Сазан, может сделать, — это пожаловать в Службу и продать там этого человека по сходной цене.
Было уже одиннадцать часов утра, когда в одном из светлых кабинетов в центре Москвы — а может быть, и не в центре — приоткрылась дверь и внутрь скользнул невзрачный человек в грязноватых джинсах и куртке шофера. Собственно, это и был шофер — шофер того, кто сидел за столом. Правда, этот шофер выполнял некоторые дополнительные поручения шефа, но в ведомостях эти поручения отражения не имели, хотя оплачивались значительно лучше, чем основная работа.
Человек в щегольском летнем костюме нежно-салатового цвета поднял голову:
— А, Володя. Ну что?
Человек в шоферской куртке покачал головой,
— Он не смог это сделать.
— Почему?
. — Приехал какой-то Нестеренко и повсюду наставил своих людей.
Ознакомительная версия.
