– Ты появляешься в моей жизни, мы трахаемся пару дней, снимаем все на камеру, потом проходит месяц, ты трахаешь меня еще разок, потом проходит полгода, ты трахаешь меня напоследок и с милой улыбкой пропадаешь, – говорит она.
– Самое страшное, что ты правда не бабник, – усмехается она.
– Самое страшное, что ты правда любишь женщин. Всех. Настолько, что каждая по отдельности для тебя большой ценности не представляет.
– Ох, милый, я от всей души желаю тебе влюбиться, – говорит она.
– Но при чем тут какой-то легавый? – спрашивает она.
– У тебя неприятности, я так понимаю, – говорит она, – но я не знаю никакого полицейского. Ты уверен, что в порядке?
– Да, – киваю я. – Прости, мне показалось.
– Ничего.
– Что у тебя? Ну, болезнь? – пробую я свои силы ясновидящего еще раз.
Она молчит, а потом пьет чай так, чтобы я не видел ее слез. Конечно, я вижу.
– Сделал ребенка и пропал, – глотая слезы, говорит она.
– Послушай… – замираю я.
– Да не ты, – плачет она.
Я мягко говорю:
– Расскажи, как он выглядит.
– Нет, – качает она головой. – Это мои проблемы, я сама разберусь.
– Послушай, – терпеливо говорю я, – это важно. Расскажи. Как. Он. Выглядит.
– Ну… – мнется она.
Я терпеливо выдыхаю. Нельзя показать ей, что мое желание узнать, как выглядит ее очередной любовник, продиктовано прежде всего моими интересами. Еще обидится. В то же время я не могу ждать. Сейчас, блин, как в настоящих детективах, какая-нибудь хрень упадет ей на голову, и все, пиши пропало.
– Он высокий, лицо похоже на лошадиное, у него длинные сильные руки? – быстро выпаливаю я.
– Нет, – удивленно мотает она головой, – с чего ты взял? Он совсем другой.
– Х-х-х, – облегченно выдыхаю я, – ну, уже что-то.
– Зря, – жалко улыбается она, – ты не захотел быть со мной.
– Ага, – говорю я.
– Я была бы тебе хорошей подругой, – снова давится она слезами.
– Я верю, – верю я.
– Тебе, конечно, не до этого.
– Ну, что ты, – вру я.
– Так как он выглядит? – напоминаю я.
– У меня есть его фотографии. Не понимаю только, зачем тебе это нужно.
– Нужно, – убедительно говорю я.
– Прошу тебя, – внезапно поддаюсь я какому-то озарению.
– Рожай, – говорю я то, что вдруг всплыло у меня в мозгу, не знаю откуда, но что-то сказало мне передать ей это.
– Ты спятил, – смеется, плача, она.
– Я серьезно, – не шучу я. – Мы всегда можем оформить отцовство на меня. Да и деньгами я помогу.
– Ты псих, – уже просто смеется она.
– Рожай, – прошу я.
– Нет, извини, – тихо говорит она, – все уже решено. Я отсюда в больницу. Только вот фотографии тебе по пути покажу.
– Не нужно, – голос меня не слушается, я чувствую, что если она сделает это, то с ней случится что-то плохое.
– Прошу тебя, НЕ НАДО, – громко говорю я, и на меня оглядываются.
– Стоп, – мягко поднимает она руку.
– Вот за это тебя и любят, – улыбается она.
– Каждая чувствует себя с тобой Самой Опекаемой и Любимой, – говорит она.
– Но только когда с тобой, а это бывает редко, верно? – спрашивает она.
– Не нужно, – говорю я.
– Стоп, – поднимает она руку снова.
И становится похожа на решительную, пухлую, знающую себе цену Блондинку, которую я когда-то закадрил. Что же. Я всегда доверял женщинам, а вот внутренний голос меня обманывал. Ладно. Мы поднимаемся, идем, но не к ней, а в больницу.
– Я потом провожу тебя домой, – говорю я.
– Будешь шататься, блин, – говорю я.
– Ты милый, – улыбается она.
– Я знаю, – знаю я.
– Давай сначала ко мне, – предлагает она.
– Нет, – говорю я. – Говорю же, провожу.
– Спасибо, – говорит она.
– Иди на хер, – говорю я.
– Мммм, – говорит она. – На твой?..
А, ну что мне стоит быть нормальным? Как все? Я бы носил эту женщину на руках. Я плачу, и она обнимает меня. Обнявшись, мы идем и идем. Под ноги нам падают серые листья, и я вспоминаю, что уже осень. Мы идем, а потом приходим, и я жду в коридоре. Внутренний голос не обманывает меня. Первый раз в жизни.
Оля умирает от безобидного наркоза.
Легавый трясет врача, медсестер, и всю больницу, и меня – на всякий случай. Трясет по-настоящему: кто-то увольняется, кто-то – а именно тот самый врач, – не выдержав потрясений, пытается надышаться хлороформом, но его откачивают. Все чисто. Перед операцией ее даже проверили на совместимость с наркозом. Что-то в организме просто не сработало на этот раз.
Мы хороним ее в складчину. Я и легавый. Молча стоим у могилы, потом так же молча расходимся. Он был прав, мать его. Мы сближаемся.
Уже после всего, оттрахав Женю по полной программе – с ней мы тоже сближаемся, – я вечером ухожу на пару часиков. Открываю дом Оли ключами, которые она дала мне перед тем, как навсегда уйти в белую дверь. Нахожу кучу фотографий с мужчинами. Но кто из них, кто?
Теперь не узнать.
– Я любил ее, она была первая и последняя женщина моей жизни, – говорит он.
– Да вы садитесь поближе к огню, – задумчив он.
– В детстве я садился как можно ближе, – улыбается он, – и произносил присказку, которая, как уверял меня отец, спасает от дыма.
– Дым, дым, я масла не ем, – говорит он, раскачиваясь.
– Я похож на шамана? – спрашивает он с улыбкой.
– Преимущество мужлана, который ничего в жизни не умеет, кроме как убивать да выживать на войне, состоит в том, что он может развести костер за две минуты, – усмехается он.
– В чем вы и убедились, обитатели Рая, – мрачнеет он.
– Ближе к огню и грейтесь, – говорит он.
Мы с Женей подтягиваемся к огню. В этом полузаброшенном кишиневском парке туманно – уже октябрь, но еще тепло – и безлюдно. Мы сидим вокруг костра, на костре решетка, на решетке мясо, над мясом дым, уходящий в небо, над небом, очевидно, черная дыра космоса, но нам она не видна, о нет. Я сажусь ближе к Жене и сжимаю ее руку.
– Ты обошелся со мной плохо, – говорит он, – но я не держу на тебя зла.
– Ты так устроен, что так обращаешься с женщинами, – говорит он.
– Таким был и мой отец, – нехотя признается он.
– Я же уважаю женщин, – говорит он.
– А я их люблю, – парирую я.
– Наверное, – кивает он.
– Послушай, – начинаю я, – ответь мне на один очень важный для меня вопрос… Только без обид…
– Валяй, – спокоен он.
Я тоже спокоен. После происшествия с Олей – все было совершенно чисто, мне даже от бессилия плакать хотелось – страх не покидал меня. Он сидел где-то на моем левом плече, и, когда я совсем уж забывал о нем, пощипывал меня за мочку уха. Но сейчас я был спокоен. Как ни странно, из-за легавого. Я изучил его послужной список – пользуясь кое-какими связями с МВД, – он впечатлил меня. Легавый и правда умел убивать. Поэтому мы с Женей могли не бояться. Если нам стоило кого-то бояться. Ольга погибла случайно, а Свету довел какой-то псих – что с тобой, что мы о нем не знали? Судя по всему, покойница обслуживала даже не два лотка.
– Ты говоришь, что любил ее, – обдумываю я слова.
– Да, – бесстрастно соглашается он.
– Но сам трахался направо и налево, – продолжаю я.
– Поимел всех ее подружек, – говорю я.
– Продолжать не стоит, – мягко говорит он, – я слышал запись вашего разговора.
– Ну да, – говорю я. – Так как же это сочетается с тем, что ты, как сам уверяешь, ее любил?
– Видишь ли, – говорит он, глядя в огонь и переворачивая мясо на решетке, – таких вещей не обсуждают при даме, но Евгения внушает мне полное доверие, и я смею надеяться, что могу считать себя ее другом…
– Валяй, – киваю я.
– Трудно признаться, – улыбается он, – но я попробую.
Легавый молчит пару минут, а потом быстро рассказывает все. Всего понемногу, как в хорошем китайском ресторане. Чуть того, чуть другого, чашечка этого, пара специй, и вот ты уже сыт.
Рассказывает об отце – бабнике, о матери, вырастившей рыцаря без страха и упрека, о кодексе чести юного джентльмена и о двух месяцах бойни в Дубоссарах. О вонючей яме, в которой лежал уже молодой, а не юный джентльмен, о том, как каждый день кого-то из тех, кто лежал рядом с ним, выбивало как бутылку в дешевом тире. О бессилии, охватившем сильных. О гордости и предубеждении, но это я, кажется, преувеличиваю. О жажде и стремлении этого роскошного тела – Света, он и впрямь любил тебя – и о редких случаях, когда это удавалось. Не то чтобы он совсем был не мужчина, кое-что иногда получалось, но не больше, и виной всему страх, который поселился у него в мозжечке со времен войны, потому что до нее он был парень ого-го. И трахал Светлану что надо, да вот какая незадача – слишком мало времени прошло с тех пор, как он присунул однокласснице сестренки, и войной, с которой он вернулся к этой однокласснице не мужчиной, но осколком. О презервативах, которые ты ищешь в мусорном ведре тайком от жены. О ее свиданиях с теми, кто ее трахает и трахает хорошо, в отличие от тебя, – о свиданиях, о которых ты догадываешься уже даже не по звонку или сообщению, а по ее задумчивому взгляду налево вверх. Ведь именно туда смотрит женщина, думающая о предстоящем соитии, учили их на курсах прикладной психологии в полицейской академии.
