Мертвая Света присаживается рядом с нами на стол, и мы оба невольно любуемся ее обнажившейся ляжкой. Мы все молчим, и тихо плачет уже он.
– Говоришь, любил, но по-своему? – спрашивает он.
– Ну, да, – смотрю я в стену.
– Ну, хотя бы нравилась? – спрашивает он.
– Да, – честно отвечаю я.
– Так отомстим за нее, – хрипло предлагает он.
– Раз уж мы ни хрена не смогли сделать для этой женщины, пока она была жива… – говорит он.
– Так давай отдадим долги ей мертвой, – предлагает он.
Мне плевать на Свету. Но бывает так, что ты чувствуешь – нужно рассчитаться. Иначе покою не дадут. Света мягко кивает, и ее подбородок склоняется к развороченной груди. Я говорю:
– Я в доле.
Дело 1298-G (закрыто по приговору суда), 2005 год, архив МВД РМ. Страница 12 дела, вещественное доказательство № 34, страница 28 из дневника подозреваемого
«…Света, милая Света, что мы знаем об ацтеках? Нет, я спрашиваю тебя, что НА САМОМ деле мы знаем об ацтеках, а не что за чушь об этом великом племени-народе известна нашим так называемым ученым, которые всю жизнь тратят на протирание штанов в библиотеках, а сами не удосужились ни разу побывать на родине ацтеков? Да-да, я намекаю на нашего с тобой общего приятеля, который забил свою башку ненужными цифрами, выводами и так называемыми фактами. Я скажу тебе одно, милая, – и ты поймешь меня, потому что ты уже в их рядах, – нельзя понять, что это такое, не испытав Чувств ацтеков.
…Пойми то, что они Чувствовали, и ты поймешь народ. Рассуждайте сколько угодно о новшествах в армейском деле, введенных этим кошмарным монголом, но до тех пор, пока вы не промчитесь по степи без края, по степи-морю, не закружитесь головой от того, что небо и степь близнецы, близнецы-сестры, вы не поймете, почему Чингисхан покорил весь мир…
…Степью ацтеков, милая, было жертвоприношение. То самое, из-за которого недоумки-конкистадоры записали их в исчадия ада и дешевые романисты девятнадцатого века прославили Латинскую Америку местом, где идиоты прыгают вокруг онемевших от ужаса других идиотов – и все это с обсидиановыми ножами…
…Суть жертвоприношения не в обсидиане и не в ноже, не в топоре и не в булаве, суть лишь в одном – мрачной неумолимой жертвенности, которой исполнена сама жертва. Если этой готовности в жертве нет – будь она даже пленником или преступником, такая жертва лишена смысла. Да, их убивали, но это уже было не жертвоприношение, а обычная мясницкая…
…Господи, милая, люди годами ждали, чтобы их избрали для того, чтобы пойти навстречу Року, навстречу его игрушкам, богам. Девушки берегли себя, лишь бы их избрали для того, чтобы на рассвете, связанными, бросить в узкий колодец, полный мутной воды, которая расступалась перед ними и открывала прекрасную морду человека-ягуара. Юноши дрались за право лечь на камень, на котором они лишались сердца, и успевали еще увидеть, как оно трепещет и сжимается в скользких от подкожного жира руках жрецов. Дети мечтали о том, чтобы их отвели морозным утром высоко в горы и, напоив дурманящим напитком, оставили связанными в позе зародыша умирать в маленькой пещере от холода. Они шли навстречу судьбе, милая…
…Богам и судьбе не нужны жертвы, попавшие к ним в руки по оплошности этих жертв. Слишком уж невысокого мнения о Роке те, кто так думает. Стоит ему захотеть, как умрем все мы. Нет. Судьба жаждет от нас шага навстречу. Понимаешь? Ты должна ступить с края сама, и ТОЛЬКО если ты сделаешь это сама, край превратится в начало, а пропасть – в ступень в небеса…
Нужно лишь верить…
Верь своей Судьбе…
Верь ей…
Верь мне…
Верь…»
Мы пьем на кухне кофе – еще кофе, – и я вдруг ясно, как наступивший день, понимаю, что поспать не получится и сегодня. Женя улыбается мне призывно, и я чувствую, как бьет в мою голову кровь. Словно приливное море. А я, стало быть, побережье. Прибрежная черепушка, ха-ха. Я прижимаю Женю к себе, и легавый смотрит на нас с завистью. Пусть его. Я ввязываюсь в эту авантюру вовсе не для того, чтобы отомстить за Свету, у которой поехала крыша. Просто, разумно полагаю я, если кто-то хотел, чтобы она себя убила и этот кто-то есть на самом деле – а не в воображении трахнутого экс-муженька с ветвистыми рогами, – значит, этот человек может быть опасен. Маньяк какой-то, бля. Мысль об этом вызывает у меня днем и утром улыбку. Маньяки в наших краях редкость, да и детективы спросом не пользуются.
– Вы давно встречаетесь? – церемонно спрашивает легавый у Жени.
– Да вот уже сутки, – улыбается она.
– Поздравляю, – вежливо кивает он, и мы с ней прыскаем.
Вообще, муж Светы оказался довольно старомодным типом и упорно не пялится на грудь Жени, выпирающую из-под моей старой рубашки. С другой стороны, каким быть трахнутому войной типу, подавшемуся в легаши? Да он же классический ветеран Вьетнама: не удивлюсь, если он рубил головы пленникам большущим мачете. Раз это единственное большущее, что у него есть, ха-ха.
– Любовь, – серьезно говорит он, – это самое ценное, что есть в жизни.
– Я вам завидую по-хорошему, – говорит он.
– Ага, – говорит Женя и встает, чтобы достать с холодильника печенье.
– У вас собака? – спрашивает он, глядя на ошейник.
– Да, сучка, – хладнокровно кивает она, и я начинаю влюбляться в эту женщину.
– А-а-а-а-э? – он не успевает спросить, как она отвечает:
– В спальне. Нашей суке место в спальне.
– О, – кивает он с недоумением.
Женино лицо улыбается мне с высоты холодильника.
– Вам надо найти ту девушку, – устало говорит он мне.
– Теперь, когда у меня есть эта, – кокетничаю я, – мне не нужен никто другой.
– Я от всей души надеюсь, – смотрит он мне в глаза, – что вы узнаете, что же это такое. Любовь.
– Я на… – не успеваю пошутить я, как он меня перебивает.
– Та самая, когда любите и вы, а не только вас.
– Хорошо, сладкий, – все же отшучиваюсь я.
Он, не глядя на меня, благодарит за угощение и прощается в коридоре со мной и Женей, аккуратно пожимая ей руку. Говорит, глядя в стену:
– Найдите ее и будьте осторожны.
– Узнайте, только осторожно, кто бы мог взять записи. Не спрашивайте, кто просил. Наверняка этому человеку хватило мозгов их просто украсть, тайком взять на время. Поспрашивайте, с кем она общалась последнее время. Аккуратно так выведайте.
– Это в наших интересах, – говорит он.
Я говорю:
– Хватит о девушках, а то эта девушка решит, что я бабник.
– Он бабник, – говорит он Жене, и мне впервые хочется ему врезать.
– Я знаю, – кивает Женя, и мне впервые хочется ее обнять как сестру.
– Я не ревнива, – говорит Женя.
– Я безмятежна, – говорит Женя.
– Потому что начало романа всегда Рай, – улыбается Женя.
Он, задержавшись в дверях, смотрит на нее неодобрительно. Потом говорит:
– Алоха, обитатели Рая.
– Он жаждет крови того, кто толкнул ее на самоубийство, – говорю я.
– Боюсь, если мы не найдем его, легавый переключится на меня, – опасаюсь я.
– Боже, она едва не грохнула меня, – пугаюсь я.
– Я был на волосок от смерти, – дергается у меня веко.
– И сейчас все это очень некстати, – говорю я.
– Потому что… – мнусь я.
– Потому что у тебя новый роман, – смеется она.
Я был бы рад тому, что она развеселилась, если бы она выглядела чуть лучше. Но Оля похудела, а женщинам такого типа это не очень идет. И у нее круги под глазами. И дрожат пальцы. Она явно боится.
– Он тебя запугал? – резко перегибаюсь я через стол.
– О ком ты? – испуганно спрашивает она.
– Этот полицейский! – резко говорю я.
– Этот мент, – бросаю я.
– Легавый! – швыряю я в нее слово.
– Ты в порядке? – спрашивает она.
– Какой, к черту, легавый? – спрашивает она.
