— Не беспокойтесь, — веселился фотограф. — То, что он мятый, на снимке никто не заметит. Держите галстук.
Он возился со своей камерой, пока я перед зеркалом прилизывал волосы и завязывал галстук. Потом оценил мой вид, буркнул:
— Нормально. — И достал с полки баночку с гримом: — Возьмите, замажьте синяк. Очень заметно.
И я снова стоял перёд зеркалом и колдовал над своей разбитой рожей. И размышлял о том, что никогда раньше не мог справиться с галстуком. За меня всегда это делала мама, потом Татьяна. А сейчас я сам взял и сотворил небольшой аккуратный узел. Непринужденно, играючи, даже не задумываясь о том, что делают мои руки.
— Долго вы там? — Фотограф наконец проявил нетерпение. — Я с вами вожусь вот уже полчаса. Замазали бланш — садитесь на стул. Не моргайте, снимаю… За снимками завтра после двенадцати, — еще раз напомнил он мне, и я протянул ему червонец на чай.
Судя по солнцу, было около семи часов вечера, когда я вышел из ателье и направился к своему дому. А значит, Татьяна… Я попробовал вычислить, когда у нее дежурство в больнице. Хотя мне было совершенно по барабану, дома она или нет. Мне в квартире нужен мой паспорт, и только. Ну и, конечно, я с большим удовольствием повидал бы дочек. Не уверен, правда, что с таким же большим удовольствием они повидали б меня…
— Леонидыч? — Дверь мне открыла Лариса. — Какими ветрами? Велено тебя не пускать.
— И ты не пустишь?
— Да нет, проходи. — Она великодушно отодвинулась в сторону. — Тебя вчера потеряли. Мама с Валерой возили на огород продукты, обнаружили там только голодного пса. Он их чуть не сожрал. Не хотел пускать в будку. Они откупились от него колбасой. Ты почему без очков? Потерял?
Что-то Лариса сегодня была разговорчива. Неужели пошли на пользу три дня моего отсутствия?
— Потерял. У тебя все нормально? — спросил я. — Как осетины?
Лариса словно не слышала моего вопроса.
— Ходят слухи, будто тебя поперли с работы. — Она прошла за мной в комнату и внимательно наблюдала за тем, как я достаю из картонной коробки из-под конфет свой паспорт. — Мама сердится. Они с Валерой уверены, что ты сейчас где-нибудь празднуешь свое увольнение.
— Передай им, что это не так.
— Обязательно передам. Зачем тебе паспорт?
Я ловко щелкнул дочку по носу.
— Любопытная чересчур.
— Ладно, теряй. Мне наплевать. Что сказать маме?
— Поцелуй от меня ее и Полину. — Я вздохнул. Мне почему-то сделалось грустно. — Где они, кстати?
— Ушли по магазинам. Ты все взял, что надо?
Очень грустно! Так, что хочется взвыть! Родная дочка стоит над душой и не может дождаться, когда ее отец уберется из дому. Она даже не догадалась предложить ему чаю.
— Пойду я.
— Угу. — Лариса бдительно отконвоировала меня до двери. — Смотри, не бухай, Леонидыч. Загнешься.
Хорошенькое напутствие. Вместо «До свидания, папа».
— До свидания, дочка.
— Угу. — И все… И гром закрывшейся за моей спиной двери… И грохот мощных тяжелых запоров…
Я зло скрипнул зубами и, сунув паспорт в карман, начал спускаться по лестнице.
* * *
При виде меня Бакс взлетел от радости на десятое небо. Ну, может, чуть ниже. Во всяком случае, языком до моего лица он достал. А грязными лапами — до моей светлой рубашки. Хотя пачкать дальше ее было некуда.
Мы замечательно провели вместе вечер. Поужинали вареной картошкой и колбасой, дружно похрустели редиской и огурцами. Я попил чаю, Бакс — молока. Потом я нагрел в ведре воду и тщательно вымылся, использовав вместо мочалки старую платяную щетку, которую выудил из-под тахты.
Будильник остановился, и время приходилось определять по солнцу. Если верить ему, то было примерно десять часов, когда я отправился спать. Чисто вымытый и довольный. И проспал до утра, как младенец. Куда только делась бессонница? Куда только делись ночные кошмары?…
На этот раз, уезжая в Питер, я решил запереть Бакса в будке. Почему-то вбил себе в голову, что он может сбежать, пока меня нет. Сбежит — я расстроюсь, я успел к нему привязаться.
— Сиди здесь, охраняй. — Я навесил замок, и стаффордшир для порядка в течение минуты скулил и царапал когтями дверь. Потом он смирился с судьбой и затих, а я зашагал к автобусной остановке.
В городе я объявился слишком рано и два часа болтался по улицам, прежде чем были готовы мои снимки.
— Получился неплохо. — Я заговорщицки подмигнул бородатому фотографу. — Выручил грим. Спасибо.
В ответ он молча кивнул. В этот момент его активно осаждала ярко накрашенная старуха.
Я добрался до парка Победы и еще целый час гулял по аллеям в ожидании рандеву с Алиной. Я ни разу не видел ее в лицо, даже на фотографии, зато отлично знал, что она будет на черном «порше». Классная тачка! Удобно устроилась девочка.
Эта девочка оказалась что надо! Манерная, словно кинозвезда, она подъехала раньше на десять минут и, выпорхнув из своей спортивной машинки, спросила что-то у жадно глазевшего на нее плешивого мужика. С того места, где стоял я, было отлично видно, как мужик от восторга подавился слюной и долго не мог прокашляться, судорожно тыкая рукой в сторону подземного перехода. Алина пошла туда. Длинноногая, в коротенькой юбочке, обтягивающей футболке и яркой цыганской косынке, она не могла не привлекать к себе внимания. Ей вслед оборачивались.
— Дура! — прошипел я и отправился следом за ней. Интересно, что она хочет найти в переходе?
Все оказалось банальным. Алина покупала там сигареты. Стояла у окошка торгового павильончика, крутила в руках пачку «Данхилла» и ждала сдачу. Я подошел и встал рядом.
— Привет.
Она не обратила на меня никакого внимания.
— Алина, Али-и-ина. Ты разве не слышишь? Тебя не учили отвечать на приветствия старших?
Она вздрогнула и повернулась ко мне.
— Роман?
— А ты не узнала? Обидно. Постарел… Пошли в машину, красавица.
Плешивый мужик прокашлялся, но все еще топтался на старом месте. Он снова воткнулся взглядом в Алину и не сводил с нее глаз, пока мы устраивались в «порше».
— Дура! Цаца! Кукла дешевая! — сразу же прорвало меня, как только я захлопнул за собой дверцу. — Машина проверена?
— Час назад. — Алина удивленно таращилась на меня. — Я два раза прошла ее сканером.
— Отлично. Тогда продолжу. — Я достал из кармана пачку «Парламента» и воткнул в рот сигарету: — Какого дьявола тебе понадобилось выползать из машины и на всю округу светить своей задницей, словно прожектором? Вообразила, что явилась на вечеринку? Расфуфырилась, будто шлюха! Тебя же сфотографировали все бабки и мужики. И меня с тобой заодно. Давай, трогай с места.
Алина молча повернула ключ зажигания.
— Тебе что, напомнить элементарные правила конспирации? — продолжал я воспитательную работу. — Не хочу! Мне не до этого! Легче тебя убить и заменить на другую. Пустить в расход! Понимаешь?! — орал я, а Алина тем временем согнула ротик в дугу и сделала вид, что хочет расплакаться. — Ладно, проехали. В следующий раз будь умнее. Выгляди незаметно. Что у тебя?
Алина лихо перестроилась в левый ряд.
— Бабки заряжены, — доложила она. — Камера номер четырнадцать. Сто двадцать штук. Сотнями и двадцатками. Достаточно? ~ Вполне. На Варшавском?
— Как обычно, на Варшавском вокзале. Шифр вам известен.
Естественно. Уж об этом-то Голоблад позаботился.
— Снаряжение? — спросил я.
— Готовим по пятому списку. К пятнице. Куда доставить?
— Не знаю. Придумаю — сообщу. — У этой — Алины были неплохие духи. Их запах мне что-то напоминал. И возбуждал меня. Я это отметил с тревогой. Не время сейчас отдаваться на волю инстинктов.
— Какие вам нужны документы? — Притормозив на светофоре, Алина отвлеклась от дороги и повернулась ко мне. Из-под цыганской косынки выбилась темно-каштановая прядка волос. Тонкий курносый носик, немного великоватый рот, густые черные брови. На вид лет двадцать, не больше. И жить ей осталось всего неделю. На большее может и не рассчитывать. Зато покаталась на «порше» и посорила деньгами.
— Документы? — я протянул ей свои фотографии. — Здесь на обороте все мои данные. Сделай права и комитетскую корку с допуском на оружие. Все. Паспорт у меня есть.
Прежде чем тронуться на зеленый свет, Алина успела засунуть мои фотографии в сумочку.
— Завтра утром все будет готово, — пообещала она. — Скажите, куда привезти?
— Сюда. — Мы как раз проезжали мимо моего любимого вытрезвителя около Московских ворот. — Завтра в час дня припаркуешься здесь. Я к тебе подойду.
Алина молча кивнула в ответ. Она высадила меня у Варшавского вокзала, напомнила:
— Завтра в час дня, — и уехала. Я же прямым ходом пошел в сторону камер хранения.
Деньги были аккуратно уложены в спортивную сумку — десять пачек стодолларовых купюр и десять пачек двадцаток. Сто двадцать тысяч — все точно. Я повесил сумку на плечо и неспеша дошел до метро, где возле обменного пункта загнал две сотенных бумажки невзрачному типу с трясущимися руками. Тип совершенно не внушал мне доверия, но, как ни странно, он даже не попытался меня надуть.
