«Драгоценности, да…» Пустые ящики и коробки в ее спальне. «Да, Писарро… да, вещь весьма ценная…» Пустые рамы и светлые прямоугольники на стенах библиотеки и главной гостиной. «Я не знаю, сколько ценностей мой зять хранил здесь в наличных деньгах или в ценных бумагах…» Сейф в кабинете Билли был вскрыт с помощью взрывчатки. Пропало серебро, некоторые ценные нефритовые статуэтки, рисунки, украшения… На полу валялись клочья пакли, пенопластовые шарики, обрывки оберточной бумаги…
Профессионалы. Целая шайка. Может быть, даже заказное ограбление, как сказал Фолкнер. «А они… они обычно убивают?» – спросил Лок. «Иногда, но не часто. В данном случае они не собирались ждать, пока дом опустеет».
Конец истории. Конец существования Бет. Угасла. «За побрякушки, за проклятые побрякушки!» – выкрикнул Лок в единственной вспышке неистовства.
«Украдено ценностей на два миллиона долларов, – пробормотал в ответ Фолкнер, сжавший его руку. – А может быть, и больше. Мне очень жаль, но такое случается».
Фолкнер сказал, что полиция обнаружила список гостей, приглашенных на вечеринку, и его не будут беспокоить по этому поводу. «А вы сами когда ушли, мистер Лок?»
Потом Фолкнер наконец ушел из кухни. Свет ламп резал Локу глаза. Ему хотелось бежать прочь из дома, от воспоминаний о Бет на вершине ее счастья и уверенности в себе, не подозревавшей…
Теперь он мог видеть лишь девочку четырьмя годами старше себя, пытавшуюся не плакать, когда ей сказали, что мама с папой погибли в автокатастрофе. Оба умерли. Это воспоминание давило на него все время, пока он слушал Фолкнера, как бы сильно он ни пытался загнать его в глухие уголки сознания. Теперь оно осталось единственной памятью о Бет, и это особенно ужасало.
Лок отхлебнул из кружки. Кофе уже совсем остыл, и это взбесило его. Он швырнул кружку на лужайку через каменную балюстраду. Встревоженная белка стрелой метнулась в кусты. Серая полоска жидкости выгнулась в воздухе, словно хвост кометы.
Теперь, когда у него в руках ничего не осталось, руки его затряслись. Лок смотрел на них, изнывая от желания совершить насилие, отомстить…
О Боже… Яркая, красно-золотисто-зеленая осень насмехалась над ним, ясное утро было безмятежным и безразличным. Он слышал карканье ворон, чириканье других птиц. О Боже…
3. Воспитанные неподкупными
Дмитрий глядел через грязное ветровое стекло на полосы летящего снега, отделявшие их от ветхого многоквартирного здания.
В салоне было жарко от охватившего их напряжения. Воронцов различал белые, почти бесформенные силуэты других автомобилей. Два фургона с бойцами ОМОН были припаркованы за квартал отсюда, в неприметном месте, а сами омоновцы уже заняли позиции в дверных проемах, прислонившись к косякам – высокие, в комбинезонах и черных шлемах, обтягивавших лица.
Он поднял портативную рацию к щеке и проревел:
– Пошли!
Пахнуло ледяным воздухом, когда Дмитрий распахнул дверцу.
– Пошли!
Ветер. Вкус снега. Скользкая поверхность под ногами. Он видел, как первые омоновцы вошли в здание. Занесенные снегом ступени, грязная стеклянная дверь с радиально расходящимися от центра трещинами. Он представлял себе запущенный коридор с разрисованными стенами, с полом, выложенным серым линолеумом. Возможно, лифты не работают, но ОМОН специально тренируют для таких ситуаций. Нужная им квартира находилась на пятом этаже. Лишь несколько окон было освещено, еще меньше занавешено. Из-за крайнего убожества дома в нем обитали лишь семьи иммигрантов да самых малооплачиваемых газовщиков.
Темные тени падали на ступени лестницы из-за раскрытых дверей. В окнах нужной квартиры горел свет: наверху ни о чем не подозревали.
Дмитрий поддержал Воронцова, поскользнувшегося перед входом. Он видел других людей, в парках и комбинезонах. В их руках тускло поблескивали пистолеты. Вокруг царила атмосфера коллективного возбуждения, разделенной опасности, готовности к бою.
Они бесшумно поднялись по ступеням и проникли в дом. Одна фигура в черном комбинезоне ждала у лифта, другие стояли в готовности у лестничного пролета. Какая-то старуха, прислонившаяся к исцарапанной стене, часто моргала, непонимающе глядя на происходящее. Осведомительница? Воронцов так не думал. Просто испуганная старая женщина.
– Лифт?
Офицер ОМОНа покачал головой.
– На лестницу! – скомандовал Воронцов, повернувшись к Дмитрию.
Они бросились вслед за омоновцами и двумя оперативниками. Руки, сапоги, пистолеты… Воронцов понимал, что не сможет предотвратить стрельбы, фатальных случайностей, но, по крайней мере, Хусейна нужно взять живым. Он снова и снова подчеркивал это на летучке перед операцией, но все кивки и согласные гримасы сменились теперь бешеным восторгом предчувствия успеха.
Второй этаж. Дмитрий дышал, как огромный пес, цепляясь за расшатанные перила за спиной Воронцова. Какофония, доносившаяся из рации, не прекращалась ни на мгновение. Два омоновца уже достигли пятого этажа – «мы на лестничной площадке, здесь чисто». Их дыхание доносилось из микрофона короткими яростными толчками. Воронцов услышал щелканье снимаемых предохранителей. Третий этаж; испуганный ребенок в одной рубашонке, не прикрывавшей его крохотный пенис, мочился в коридоре – возможно, напротив собственной двери. Его глаза казались темными дырами на бледном лице.
Четвертый этаж. Оперативник, поднимавшийся перед ними, громко выругался, поскользнувшись на гниющих отбросах, вывалившихся из мусорного ведра.
– Прекратить шум! – шикнул Воронцов.
Их сапоги, мокрые от тающего снега, шуршали, словно змеи, объятые паническим ужасом. «По-прежнему никого нет!» Треск рации. Детский плач. Возмущенный мужской голос, звук пощечины. Стук захлопнутой двери.
– Что там у вас?
– Кто-то в коридоре. Старик…
– Уберите его оттуда, только тихо!
Пятый этаж. Воронцов догнал двух оперативников, которые поднимались, по лестнице перед ним. Его глазам предстали потеки ржавчины по стенам, мусор, собачье дерьмо на потрескавшемся линолеумном полу. Двое омоновцев в комбинезонах гнали перед собой по коридору чахлого старика в пижаме, иранца или пакистанца. Широко распахнутые, объятые ужасом глаза мимолетно скользнули по Воронцову над рукой в перчатке, зажимавшей старику рот.
Снизу подоспели остальные – трое в комбинезонах и двое оперативников в гражданском.
– Он вышел не из той квартиры, которая нам нужна, инспектор. Та квартира дальше по коридору.
Воронцов кивнул и прислушался. Арабская музыка доносилась из-за двери, покрытой облезшей краской. Звуки спора, а возможно, просто обмен мнениями. Густой запах капусты, к которому примешивался аромат пряностей, перебивался вонью плесени и разложения. Ржавые потеки и влага, сконденсированная на стенах. Их дыхание, клубами пара белевшее в воздухе.
– Хорошо, по местам, – хрипло прошептал он. – Ждите моей команды.
Дмитрий заглянул в коридор, словно в огромный ящик с подарками.
– Постарайтесь взять его живым, постарайтесь взять их живыми!
Омоновцы двинулись по коридору короткими резкими перебежками, постоянно прикрывая друг друга, словно выполняя фигуры какого-то странного танца. Вскоре они заняли позиции с обеих сторон двери, за которой находились Хусейн, его сообщники и героин.
Четыре фигуры в шлемах и комбинезонах повернулись к Воронцову. Момент настал. В это мгновение никто не был взяточником и осведомителем, никто не состоял на жалованье у мафии, никто не оставался безразличным. Это было…
Воронцов кивнул. Самый рослый омоновец отвел ногу, попятился и нанес короткий мощный удар в хрупкую деревянную дверь. Дверь треснула и выгнулась вовнутрь. Не такой уж громкий звук…
…моментально потонувший в чудовищном грохоте. Волна пламени обволокла омоновца в тот момент, когда он восстановил равновесие. Двое других с криком отпрянули в стороны. Затем пламя опало. Человек, лежавший на полу, уже не горел, а только тлел. Воронцову казалось, будто он еще слышит крики, но это могло быть следствием шока. Нет, крики послышались снова. Не от омоновца, убитого взрывной волной и пламенем, а из глубины квартиры.
Воронцов неуклюже двинулся вперед. Ноги были как ватные и плохо слушались. Кто-то сбоку от него тихо повторял: «Нет, нет, нет, нет…» То был Дмитрий, лишившийся своего долгожданного подарка.
* * *
Локу чудились крики: протесты Бет против того, что вторглось в ее жизнь и собиралось лишить ее земного существования. Лок не мог не думать об этом. Его рука судорожно сжимала бокал с виски, разбавленным его неизбывной тоской. Он, не отрываясь, смотрел на коричневатую маслянистую жидкость вместо того, чтобы пить ее.
Потом его взгляд уперся в автоответчик, словно аппарат таил в себе некую невысказанную угрозу. Кассета была полна выражениями соболезнования и симпатии. Он прослушал каждую запись и не ответил ни на один звонок. Женщина из музыкальной группы, которой очень не хочется снова беспокоить его, но… Фред с множеством глубоких вздохов и искренним неуклюжим состраданием, купивший билеты на бейсбольный матч и теперь не знающий, что с ними делать… Суровый женский голос из библиотеки Конгресса, интересующийся, когда он собирается забрать книги, заказанные перед последней командировкой… Новые выражения симпатии, бессвязное, нелепое, нереальное бормотание людей, видевших его на краю пропасти и не знавших, как его спасти. Он отключил автоответчик.
