Ознакомительная версия.
Главврач вызвал в свой кабинет Дмитрия Степановича Фролова, и пока тот добирался длинными больничными коридорами до начальственного кабинета, главврач сосредоточенно изучал какие-то бумаги, лежащие перед ним на столе, а на Горецкого демонстративно не обращал внимания. Наконец пришел Фролов. Толстенький. В очках. Из-под белой шапочки выбиваются реденькие волосенки, но Горецкий готов был биться об заклад, что под шапочкой Фролова скрыта ослепительная лысина. Пухленькие пальчики. Фролов вошел. Вытянул руки по швам, словно это не больница была, а казарма, и воззрился на своего шефа с преданностью хорошо выдрессированного пса.
– Вот тут к вам товарищ приехал, Дмитрий Степанович, – сообщил ему главврач. – Из Москвы. Хотел задать вам несколько вопросов.
Говоря все это, главврач даже не поднимал головы, а продолжал сосредоточенно изучать бумаги. Его занятость выглядела нарочитой, и Горецкий уже понял, что ему показывают, кто здесь хозяин. Фролов настороженно смотрел на Горецкого. Горецкий молчал. Главврач разглядывал бумаги. Пауза затянулась и стала просто неприличной. Главврач поднял глаза на Горецкого и обнаружил, что тот на него смотрит.
– Оставьте нас одних, – тихим, но твердым голосом потребовал Горецкий.
Фролов испуганно посмотрел на шефа. Главврач сухо ответил:
– Общение с персоналом возможно только в моем присутствии. Я не стал бы тратить время, если бы вы не приехали издалека…
– Оставьте нас! – повторил Горецкий, понимая, что никакого содержательного разговора у них с Фроловым в присутствии главврача не сложится.
Главврач откинулся на спинку кресла и посмотрел на Горецкого так, будто только сейчас обнаружил его присутствие в своем кабинете. Ну и наглец же ты, братец, словно хотел он сказать своим взглядом. Ты еще не знаешь, против кого попер.
– Покиньте мой кабинет! – произнес главврач с тихой яростью. С бедолагой Фроловым, который был совсем ни при чем, едва не случился обморок.
Наверное, Фролов знал, что такое ярость шефа. Зато на Горецкого все это не произвело ни малейшего впечатления. Он достал из кармана свой мобильный телефон и стал набирать номер телефона генерала Калюжного.
Обнаруживший неповиновение главврач привстал в кресле, простер свою руку в направлении двери и закричал страшно, брызгая слюной:
– Вон из моего кабинета!!!
Будто не заметив случившегося шума, Горецкий дождался соединения, кратко изложил Калюжному суть проблемы, после чего поднял наконец на главврача глаза и сообщил многообещающе:
– Вам позвонят.
Главврач сверкнул взглядом и плюхнулся в кресло. Бедный Фролов, про которого все, казалось, забыли, мялся у двери. Горецкий разглядывал портрет президента над головой главврача, словно примеривался, а не попросить ли ему этот портрет в качестве сувенира из Воронежа. Через несколько минут тягостную тишину в кабинете разорвал телефонный звонок. Главврач с ненавистью посмотрел на Горецкого и взял в руку трубку.
– Маслаков! – сказал он. – Слушаю!
А дальше он уже только слушал и стремительно багровел. За какие-нибудь тридцать секунд его лицо приобрело свекольный оттенок. Горецкий смотрел на него почти насмешливо.
– Так точно! – сказал главврач в трубку. – Недоразумение! Все исправим! Я вас понял!
Он положил трубку на рычаг так осторожно, словно телефон был хрустальным.
– Извините! – сказал он, не глядя на Горецкого. – Я был не в курсе! Ну откуда же мне знать!
– У нас дело государственной важности! – резко бросил Горецкий. – Надо будет – всю Воронежскую область на уши поставим.
Он обращался к главврачу, но на самом деле устроил демонстрацию силы для Фролова. Чтобы тот проникся и не смел юлить, когда начнется их беседа. Горецкий обернулся и посмотрел на Фролова грозно. Тот совсем уже сник. Его можно было брать голыми руками.
Главврач бочком продвигался к выходу из кабинета. Он был похож на побитого пса. Только что лаял, но получил палкой по хребту и теперь покидал поле брани.
Когда он вышел, Горецкий крутанулся в кресле и оказался лицом к лицу с Фроловым.
– Здравствуйте, – сказал ему Горецкий с мягкостью иезуита в голосе.
Фролов кивнул и жалко улыбнулся.
– В двухтысячном году, – сказал Горецкий и закинул ногу на ногу, – у вас на излечении находилась Мария Николаевна Алтынова. Помните такую?
У Фролова нервно дернулась щека. Он не ответил.
– От чего такого вы ее лечили? – спросил Горецкий, разглядывая пыльную поверхность своей туфли.
– Я думаю, надо поднять историю болезни, – сказал неуверенно Фролов.
– Уверен, что там все грамотно расписано, – кивнул Горецкий и оторвался от созерцания своей туфли. – Меня интересует то, что в истории болезни не записано. Вас попросили попридержать женщину в больнице?
Фролов сцепил руки в замок. Костяшки пальцев побелели.
– Вы из Москвы, – сказал он. – Почти наверняка в курсе.
– Да или нет?
– Да, – нервно подтвердил Фролов.
– Кто попросил?
– Я не знаю.
Горецкий глянул недоверчиво.
– Я действительно не знаю, – заспешил Фролов. – Это были наши люди…
– ФСБ?
– Да. Но я не знаю, кто они. Я их видел в первый раз. Они приехали из Москвы. Вот здесь, в этом кабинете, они со мной разговаривали…
– При главвраче?
– Нет.
– Сколько их было?
– Двое.
– Что они вам сказали?
– Что надо подержать у меня в отделении женщину. Некоторое время.
– Сколько?
– Они сказали, что сообщат.
– Дальше.
– Привезли ее ко мне. Ну что… Гипертония. Ишемическая болезнь сердца. Предынфарктное состояние. Все по-честному, ею надо было заниматься…
– Но они вам что-то все-таки объяснили! – оборвал Горецкий. – Еще не хватало, чтобы у нас ФСБ сердечниками занималась и следила, чтобы утки из палат не воровали!
– Объяснили, что в оперативных целях. А мы все-таки ведомственное учреждение. У нас бывают необычные пациенты, – сказал Фролов, словно извиняясь.
– В общем, они хотели ее у вас закрыть.
Фролов мялся.
– Попридержать ее, чтобы она из Воронежа никуда не отправилась, – гнул свое Горецкий.
– Да, – не без усилия над собой подтвердил Фролов.
– Они вам оставили свои координаты?
– Нет.
– Как же вы с ними связывались?
– Они сами со мной связывались. Звонили каждый день.
– И фамилий их вы тоже не знаете, – предположил проницательный Горецкий. – Только имена. Один из этих двоих наверняка представился вам как Николай Петрович, – сказал насмешливо Горецкий.
– Да, – растерялся Фролов.
Концов не найти. Вымышленные имена. Профессионально неприметная внешность. Никаких контактных телефонов.
– И потом они уже больше не объявлялись? – спросил напоследок Горецкий.
– Нет.
Конечно, нет.
* * *
В аэропорту Корнышева никто не встречал. Он прилетел на Кипр как заурядный турист, и о его поездке знали только он сам, Горецкий и Калюжный. Вместе с остальными туристами, оформлявшими тур через ту же самую московскую фирму, что и Корнышев, он на поджидавшем их автобусе доехал до Лимасола, поселился в отеле и попросил администратора арендовать для него автомобиль с кондиционером. Принял душ, выпил апельсинового сока, который нашел в мини-баре своего номера. Постоял немного на балконе, c которого было видно близкое море и бассейн отеля, в котором плескались веселые и все как на подбор красивые, как показалось Корнышеву с большого расстояния, девушки. Спустился вниз, сел за руль арендованной для него машины и отправился обратно в Ларнаку, из аэропорта которой его совсем недавно доставил автобус.
Руль в машине находился справа, ехать надо было по левой полосе, при переключении передач Корнышев пытался привычным жестом ухватиться за рычаг коробки передач правой рукой, а вместо рычага натыкался на дверцу – рычаг здесь был не справа, а слева. Все очень непривычно, и нужно было время для того, чтобы приноровиться. К счастью, еще в Москве, готовясь к поездке, Корнышев выбрал отель в туристической зоне на восточной окраине Лимасола, и теперь ему не пришлось петлять по городу. На ближайшей же дорожной развязке он выехал на автомагистраль, ведущую в Ларнаку, и здесь уже сложностей было меньше: широкая многополосная дорога, мало машин, ни поворотов, ни перекрестков. Дави на газ и ни о чем не думай. Здесь он уже мог отвлечься от управления непривычным автомобилем и теперь видел не только серую ленту шоссе, но и фиксировал взглядом какие-то детали окружавшего его кипрского пейзажа.
Выжженные до желтизны жарким летним солнцем холмы. Невысокие оливковые деревья. Стройные, как карандаши, кипарисы. Синее-синее небо с облаками настолько редкими, что они ни на секунду не закрывали немилосердно палящее солнце. Ослепительно белый дом, одиноко стоящий на склоне холма. Рекламный щит, где узнаваем только логотип «Кока-колы», все остальное написано по-гречески. И почти не видно людей.
Ознакомительная версия.
