Володька вздохнул.
— Чего дышишь? — недобро осклабился ефрейтор. — Не нравится? Интеллигент, что ли? Вот вы, б…и, страну и просрали. Дерьмократы долбаные. Не живется спокойно вам. Все на работягах катаетесь, падлы. Не знаете, что такое работа. Деньги за не хрена делать получаете. Хаваете и пьете на наищ бабки. Моя бы воля, я бы вас всех перемочил. Легче б жилось.
Володька промолчал. Подобных рассуждений он наслушался достаточно. Во всяком случае, в учебке, похоже, не нашлось ни одного человека, который не счел бы необходимым сказать ему об интеллигентах и демократах, «просравших страну», пьющих кровь из всей России не хуже черных.,
Ефрейтор опять быстро посмотрел на темный город и добавил:
— Сначала всю черноту передавить, а потом и за вас приняться. — Он вновь посмотрел на Володьку и засмеялся. — .Да ладно, не ссы. Случись чего, я тебя не брошу. Своего братана-солдата всегда выручать надо. Это потом, на гражданке, если свидимся… Я вот жалею только, что в штурмовую группу не попал.
— В какую штурмовую группу? — не понял Володька.
— Да я тут слушал, как наш летха с каким-то майором разговаривал. Говорили, будто штурмовую группу будут создавать. Специально. Дворец Дудаева брать. Я даже думал добровольцем попроситься.
— Чего ж не попросился?
Володька отвернулся к городу и начал всматриваться в черные, клыкасто вонзавшиеся в ночи руины. Ему был неприятен этот разговор. Стоящий перед ним солдат-ефрейтор всерьез жаждал чужой крови. Он хотел убивать и убивать много, всех ради того, чтобы успеть домой к Новому году, ради «лучшей жизни без черноты», ради собственных ни на что не годных фантазий.
«Неужели и я стану таким же через год? — подумал Володька. — К дембелю?»
— Почему не попросился? — повторил он, скорее для себя, удивляясь сути вопроса.
— Да ты, земеля, совсем бестолковый, — ухмыльнулся ефрейтор. — Я же говорю: дембель на носу. Может быть, нас уже завтра домой отправят. Я имею в виду дембелей. Вам-то, «зверям», еще трубить и трубить. Понял?
— Понял, — вздохнул Володька.
Ефрейтор подумал и вытащил из кармана объемной куртки пачку сигарет. Достал одну, размял в желтовато-грязных пальцах, роняя в тусклый снег бурое табачное крошево, и мутно прилепил «астрину» к нижней губе. Затем подумал еще секунду и протянул пачку собеседнику:
— Закуривай, зяма. Потом, может, некогда будет.
— Спасибо. — Володька вытащил сигарету — она затрещала, как пересохшая листва в юннатском гербарии, — и закурил с удовольствием, глотая резкий, дерущий горло дым словно прохладную родниковую воду. — Мои еще на пересылке в Моздоке кончились, а тут нам сигарет не давали, — пояснил он.
— Да ладно, сочтемся, — махнул рукой ефрейтор.
Из темноты, откуда-то сбоку, из-за машин, вынырнул молодой лейтенант.
— А ну, хорош курить, — раздраженно буркнул он. — По снайперской пуле, что ли, соскучились? Давайте бросайте «бычки* и лезьте в машину. Через две минуты колонна трогается. А еще раз увижу, что курите на улице, оба по трое суток ареста получите, — глаза офицера поблескивали масленисто и влажно.
— Ну да, — буркнул себе под нос ефрейтор, когда лейтенант прошел дальше, к едва различимому за сизой дизельно-выхлопной завесой танку. — Трое суток ареста. Дальше, чем в эту жопу, все равно не засунет, — однако окурок бросил и кивнул Володьке: — Бычкуй, земеля.
Володька нехотя загасил окурок, притушил оставшуюся искорку о борт «БМП» и сунул, «бычок» за козырек шапки-ушанки. Там сохранней будет.
Ефрейтор приоткрыл люк, из которого вырвался неяркий свет, и кивнул:
— Лезь, зяма. Да побыстрее. Может, летха и прав. Нарвемся на какого-нибудь снайпера.
«Если бы лейтенант был прав, — хотел сказать Володька, — нас обоих уже понесли бы вперед ногами». Но промолчал. С пьяным спорить — себе дороже. Это он уяснил еще на гражданке.
Забравшись в гулкое нутро «БМП», в котором сидели еще четверо солдат, Володька пристроился на откидную скамью и оперся спиной о борт.
Странной была их разведрота. Согнали ребят из разных частей, никто никого не знает. Не представляешь, от кого чего ждать. Хотя — Володька знал это точно, — кроме него, сюда откомандировали еще двоих парней из их учебки. Но тех еще в Моздоке отправили в какую-то другую часть. Наверное, в такую же роту, только где-нибудь на другой окраине Грозного. Хорошо хоть с ефрейтором познакомился. В случае чего будет кому поддержать. Володька как-то плохо представлял себе, что такое разведка. Разве только по книжкам да по кинофильмам о Великой Отечественной войне. О разведке же с применением бронетехники ему даже читать не приходилось. Успокаивало одно: по идее, у них на пути должно быть чисто. Если поразмыслить: что боевикам делать в городе? Нечего. Боевых действий с использованием живой силы не ведется. Авиация, правда, утюжит улицы, но стрелять из «АКМа» по «сухарям» все равно что палить из рогатки по «Ту-154». Нет, все-таки боевиков на улицах быть не должно, а уж как случится на самом деле, это одному Богу ведомо. Во
— всяком случае, их ни о чем не предупреждали. Разве что какой-то полупьяный сержант-сверхсрочник буркнул: «Держите ушки на макушке, пацаны». Для Володьки эти слова не значили ровным счетом ничего. «Ушки на макушке» нужно держать и когда в салочки играешь.
Здоровяк ефрейтор забрался в «БМП», закрыл за собой створку люка и бухнулся рядом с Володькой у стены.
— Тебя как звать-то, зяма? — спросил он с едва различимой нотой снисходительности.
— Володя, — ответил Володька.
— Вовик, значит. Вова, — ефрейтор гыкнул.
— Володя, — поправил Володька.
— Вова, Вова, — усмехнулся здоровяк. — А меня Боря. Борис, стало быть.
— Очень приятно, — автоматически сказал Володька.
— Не может быть! — Ефрейтор снова гыкнул и обвел глазами сидящих в «БМП» ребят. Все они, за исключением Бори-Бориса, были такими же молодыми и необстрелянными, как и Володька, Часть только что с учебок, остальные не успели еще и половину службы оттянуть, автомат в руках толком подержать. — С чего тебе так приятно-то, Вован? — Ефрейтор чуть отстранился.
Володька пожал плечами. В принципе он не мог бы сказать, приятно или нет было ему знакомство с Борисом. Скорее всего, ни то, ни другое. Оно оставило его равнодушным. Если не считать маленькой толики благодарности за сигарету, изоленту и смотанные валетом автоматные рожки.
Вспомнив о рожках, Володька покосился на автоматы ребят. У всех рожки были одинарными.
— Ты бы дал им изоленту, что ли, — Володька повернулся к Борису.
— Какого это? Что-то ты больно заботливый, Вова. А поговорку знаешь: если каждому давать, поломается кровать? Знаешь? То-то, — ефрейтор посмотрел на солдат. — Ничего, пусть в подсумки полазают, им на пользу пойдет. В другой раз умнее будут.
Володька многое хотел бы сказать Боре-Борису. И про то, что другого раза вполне может и не представиться, и про то, что эти пацаны тоже люди и понимают нормальные слова, незачем их носом тыкать, и про то, что жадность еще никогда и никого не доводила до добра. И много еще чего хотел бы сказать Володька, но не сказал, потому что решил: скорее всего никакой войны и не будет. А автоматные рожки — дань российского уважения супермену-солдату Рэмбо.
«БМП» взревел двигателем. Через секунду машина тронулась. Вопреки ожиданиям, произошло это настолько быстро и резко, что и Володька, и ефрейтор, и остальные солдаты едва не полетели на пол. Пытаясь уцепиться за гладкие стенки кузова, они суматошно взмахивали руками, сразу становясь похожими на огромных неоперившихся птенцов.
— Во, блин, — прокомментировал это событие Борис. — Водила-то тоже, видать, вдребодан.
То ли дорога была слишком уж перепахана недавними бомбежками, то ли «водила» и вправду «принял на грудь», но «БМП» трясло немилосердно. Володька подумал, что если «болтанка» не прекратится в течение ближайших двух минут, у него, пожалуй, оторвется голова. Он посильнее уперся ладонями в гладкий холодный потолок, но это почти не помогло. Всякий раз, когда машина подпрыгивала, а затем ныряла в пустоту, Володька морщился, словно его вот-вот могло стошнить. Внутренности подкатывали к горлу, и он обливался холодным потом.
— Спокуха, пацаны, — орал Боря-Борис, — не коните! Щас в город въедем. На улицах меньше трясет.
Внезапно Володька ощутил где-то глубоко в груди холодную, как снежок, пустоту. И такую же круглую. Правда, он так и не понял, что это было: то ли элементарный страх перед возможным боем, осознание того, что, может быть, через несколько минут ему придется стрелять в людей — в живых людей, кем бы они там ни были, — то ли какая-то необъяснимая тоска, взявшаяся непонятно откуда.
Володька судорожно сглотнул и выдохнул. Ему ничего не оставалось, кроме как молиться про себя о том, чтобы их бронегруппа сделала свое дело хорошо. Прошла бы до вокзала или до дворца — куда уж там послали их отцы-командиры, — и вернулась обратно целой и невредимой. Пусть на их пути не встретится ни одного чеченца, и они проживут этот день, не сделав ни единого выстрела. Володька очень надеялся, что все обойдется. Не могло не обойтись. Должно было устроиться как-то само по себе, без его, Володьки, участия. Выносило же раньше, на гражданке. И сейчас должно вынести.
