Он думал о том, что Квадрат ему платит — как из зубов кровь выдавливает, коз-зел!
Все!.. Я прыгнул на кафельный пол балкона, слегка зацепив деревянные перила углом «дипломата». От удара отскочила щепка, но когда лес рубят… На всю операцию ушло минут пять, фраера на черной лестнице, конечно, не оклемались, но тот, третий, наверняка уже поглядывает на часы. Сколько у меня в запасе, чтобы слинять отсюда?..
Я нажал на стык застекленных створ, открывавшихся вовнутрь. Первая пара отворилась легко; вторую — внутреннюю — пришлось пристукнуть кулаком в том месте, где ржавел шпингалет. Обеспечивая жильцам инфаркт, я ввалился в помещение.
Оно оказалось номером гостиницы, по планировке ничем не отличавшимся от 609-го. Тихо работала радиоточка: транслировали уже знакомый мне концерт бандуристов. В номере никого не было, но из ванной слышался плеск воды. Одного запаха духов было достаточно, чтобы понять, что здесь проживает женщина. Об этом же свидетельствовало и бирюзовое платье, лежавшее на неубранной постели, и баночки с какой-то косметической фигней на тумбочке. Взгляд мой скользнул по афише на стене — посредине крупными красными буквами было написано: «РАХМАНИНОВ», а дальше я не усек: дверь ванной неожиданно отворилась, и передо мной предстала женщина в халате на мокрое тело, на ходу вытирающая голову махровым полотенцем. Увидев меня, она инстинктивно запахнула полу халата и замерла в немом крике. Я ждал, что, придя в себя, она станет звать на помощь, и приготовился заткнуть ей рот, но ужас в ее глазах вдруг сменился любопытством, она как-то по-щенячьи склонила голову набок и очень буднично, тихо спросила:
— Вы кто, вор, да?
Не зная, как убедить ее в обратном, я просто помотал головой. Мы послушали бандуристов еще несколько секунд.
— Вы ошиблись номером! — прозвучало в ее устах, как открытие.
Я снова помотал головой. Женщина удивленно вскинула брови:
— Вы что, хотите сказать, что живете здесь? — и, продолжив вытирать волосы, направилась к кровати. — Только не трясите опять головой, как жид над умывальником.
— П-почему… жид? — настала моя очередь удивляться,
— Не знаю. В детстве так бабушка говорила. Она застегнула халат и стала убирать постель.
— Извините, я напутал вас, — готовый ко всему, от агрессии до обморока, такого поведения я не ожидая. Видимо, на это она и рассчитывала. — Я не хотел…
— На себя посмотрите! «Напугал»… От кого убегали-то?
— Не знаю, — честно признался я.
Она засмеялась и села на покрывало. В дверь постучали. Женщина оборвала смех и, перехватив мой умоляющий взгляд, быстро сказала:
— Идите в ванную…
Толстая дверь надежно приглушала разговор под звуки бандуры. Я протер ладонью запотевшее зеркало. В моих лохмах застряли какие-то щепки, я был весь в известке, на скуле алела свежая ссадина, рукав куртки повыше локтя был порван, потное лицо заросло щетиной (зря не побрился в поезде!), безумный взгляд — надо было иметь чудовищное самообладание, чтобы не отбросить копыта при одном моем виде.
Хлопнула входная дверь, провернулся ключ.
«А что, если она шепнула обо мне вошедшему?! — пронзила догадка. — Сейчас станет тянуть время, пока подойдет помощь…»
«Выходите», — послышался ее голос из глубины.
Она стояла боком ко мне и что-то наливала в тонкий стакан. Балконная дверь была заперта; по радио передавали новости на украинском языке. Наши взгляды встретились в темном стекле серванта.
— Горничная, — успокоила она меня. — Хотела убирать номер.
Ежику понятно, кто послал эту горничную! Насколько я знаю, номера не убирают в присутствии проживающих.
— Да поставьте вы свой чемодан, — снисходительно, как малому дитяти, сказала женщина.
Тут только я заметил, что ручка «дипломата» крепко зажата в моем кулаке. Я поставил его на пол, но пальцы не разжимались: свело какой-то нерв. Женщина повернулась ко мне со стаканом, на две трети наполненным янтарной жидкостью.
— Выпейте.
Карие доверчивые глаза, припухлость губ, первые морщинки, рыжеватые пряди мокрых коротких волос закрывают лоб… Лет тридцать — тридцать два?.. Худенькая, невысокого роста, но при этом что-то истинно женское, материнское даже, надежно прикрытое защитным слоем иронии.
— Что вы стоите как памятник?! — крикнула она вдруг. — Пейте же!
Пальцы мои от неожиданности разжались. «Дипломат» остался на паркете.
— Не хочу! — так ребенок отказывается от ложки рыбьего жира.
Если эта женщина и не владела телепатией, то, по крайней мере, у нее был абсолютный слух: на удивление чутко она улавливала каждый шорох в моей душе и была настолько открыта, что мне на какое-то мгновение показалось, будто у нас с ней аура — одна на двоих. Я устыдился своего подозрения в возможном предательстве с ее стороны и взял стакан.
— Это коньяк, — она направилась к шкафу, — психотропных средств не держу.
— Я не псих.
— В это трудно поверить, — с платьем на плечиках, не говоря больше ни слова, она исчезла за дверью ванной комнаты.
Я увидел телефон на коврике у кровати. Надо немедленно позвонить в агентство! Квадрат эту кашу заварил, пусть он ее и расхлебывает. Залпом осушив стакан, я уселся в кресло, поставил аппарат на колени и принялся яростно вертеть диск.
Москва молчала.
— Звоните по межгороду? — она появилась в недорогом, но нарядном платье, причесанная, с блестящими от крема щеками.
— Мне не ответили, — смущенно оправдался я.
Коньяк, ни вкуса, ни запаха которого я не почувствовал, начал действовать: тепло размягчало тело. За сегодняшний день это была уже вторая доза — так, чего доброго, и спиться недолго.
Небо за окном почернело, набрякло, где-то вдалеке раскатисто ахнул гром, и от тугой, мощной волны холодного ветра задребезжали стекла.
Я ждал расспросов, но женщина молчала, поглядывая на часы. Не выдержав, я заговорил первым:
— Почему вы… не выгнали меня?
— Не из-за вас, — ответила она задиристо.
— Кому-то мстите?
— Без пошлостей, пожалуйста. И приведите себя в порядок. Вы в гостях у женщины, при этом совершенно не играет роли, через какую дверь вы к ней вошли.
Я улыбнулся. Впервые я не мог подобрать человеку прозвища. Для меня это кое-что да значило!
— Снимите куртку, я зашью, — она полезла в тумбочку за иголкой, будто заранее знала, что я подчинюсь.
— Спасибо.
Принимать душ я не рискнул. Наскоро побрившись, разделся до пояса и сунул голову под кран. Бесконечный рой вопросов одолевал меня. А если это — игра, и она все-таки послала горничную за помощью?.. Где-то (у Шейнина, кажется) написано про одну убитую горем женщину, потерявшую детей во время пожара. Поддавшись ее обаянию, следователь никак не хотел поверить, что она сама подожгла дом с детьми, чтобы получить за них страховку. «Шерше ля фам»!.. Но если моя хранительница окажется «ля фам», то я тогда совсем «шерше»…
Когда минут через пять я появился перед ней в максимально преображенном состоянии, рукав был уже зашит. Мне стало стыдно за пошлую фразочку о мести.
— Вы меня простите, я не хотел вас обидеть, — сказал я вместо благодарности, забирая куртку из ее рук.
— «Я не хотел…» — это у вас что, слово-паразит?.. Не хотели испугать меня, не хотели пить коньяк, не хотели пошлить… Чужой «дипломат» брать вы тоже не хотели? — Она посмотрела мне в глаза и серьезно добавила: — У меня сложилось впечатление, что вы ничего не хотите, а вас заставляют.
Я невесело усмехнулся:
— Это похоже на правду.
— Похоже?
Мне было нечего скрывать от нее. Я не вор, не убийца.
— Я хотел заработать немного денег и согласился перевезти этот «дипломат», — признался, не вдаваясь в подробности.
— Деньги пагубно влияют на личность, — согласилась она.
Небеса разверзлись: полило, потекло, застучало косыми струями. Возбужденные голоса убегающих прохожих долетали со двора.
Я стоял посреди номера, склонив голову, как провинившийся школьник, и совершенно не представлял, что делать дальше. Не оставаться же жить у нее. Но и уходить было нельзя.
— У вас красивое платье, — сказал, чтобы не молчать.
Она усмехнулась, в который раз посмотрела на часики и, подойдя к шкафу, стала повязывать на шею газовую косынку.
— У меня еще есть, — заверила ехидно, — могу вам одолжить.
Я искренне удивился:
— Зачем?
— Иначе, как в женском платье, вам отсюда не выйти. — Вслед за косынкой в руках у нее оказалось пальто. Я подскочил слишком поздно, она успела одеться сама. — Спасибо, — с присущей иронией оценила мой благородный порыв.
— Я что, похож на Керенского? Почему вы так решили?
Женщина поправила косынку, еще раз осмотрела себя в зеркале, со скрипом затворила дверцы шкафа и повернулась ко мне. В этом пальто она походила на рано повзрослевшую пионерку.
