Несколько минут Говард молча сидел, устремив взгляд на бювар, потом встал и приоткрыл дверь.
— Я отправляюсь в мэрию,— сказал он секретарше.— Вернусь через час.
Он закрыл дверь, надел шляпу, вышел через другую дверь на отдельную лестницу и направился на улицу.
В течение трех лет Сеан О’Бриен был тайным советником местной полиции. Он появился на сцене в то время, когда одна из партий совсем развалилась, но благодаря его огромным средствам он сумел поднять ее на ноги и влить в нее новую жизнь.
Главой партии был Эд Фабиан, толстый жизнерадостный полицейский, лишенный идеалов. Когда О’Бриен предложил свои миллионы, он их принял, не задумываясь о том, что их надо возвращать. Желание О’Бриена оставаться в тени должно было возбудить у него подозрения, но ему нужны были деньги, чтобы снова поставить на ноги свою партию, и он понимал, что любопытство может лишь помешать ему.
В настоящее время Фабиан стал лишь подставным лицом. Старея, он утратил свою боеспособность, если она вообще у него была, и, поскольку деньги продолжали поступать, он беспрекословно выполнял распоряжения О’Бриена.
Фабиана, наверно, хватил бы удар, если бы он узнал, что О’Бриен сколотил свое огромное состояние интернациональной торговлей наркотиками.
Бывший гангстер О’Бриен был незаменим благодаря своей осторожности и умению все время оставаться в тени. Ему удалось удрать из Европы, увозя за собой миллионы, в то время как соучастники занимались во Франции принудительными работами.
Приехав во Флинт-сити, в Калифорнию, он начал новую жизнь, но бездеятельность вскоре ему надоела, и он решил заняться политикой.
Изучив положение дел в партии, возглавляемой Фабианом, он быстро договорился с ним и стал осуществлять руководство.
Несмотря на множество принятых им предосторожностей в торговле наркотиками, он не мог избежать контактов с некоторыми лицами. Один из них получил во Франции двадцать лет тюрьмы и сообщил полиции описание внешности О’Бриена. Поэтому он избегал любой гласности и следил за тем, чтобы его фотография не попала в газеты и на глаза инспектору полиции, заинтересованному в его поисках. О’Бриен не хотел получить двадцать лет тюрьмы.
Прошло три года безопасной жизни, и такое положение вещей вполне устраивало О’Бриена. Он вел спокойное уединенное существование и забавлялся тем, что контролировал жизнь процветающего города, не давая повода избирателям догадаться, что их благополучие в определенной степени в его руках.
Он обладал роскошной виллой, окруженной не менее роскошным садом, который спускался до самой реки. Высокая ограда окружала его резиденцию и защищала от любопытных взглядов.
Говард потратил двадцать минут, чтобы добраться до виллы. Проезжая по аллее, обсаженной прекрасными деревьями, Говард видел целый батальон садовников-китайцев, копавшихся в саду.
Но этим утром в голове Говарда не было места мыслям о цветах и деревьях. Подозревая не совсем честное происхождение миллионов О’Бриена, он старался не показываться на его вилле в отсутствие других членов их партии. Но сегодня ему надо поговорить с О’Бриеном о вещах совершенно секретных, о которых нельзя сообщить по телефону из боязни быть подслушанным.
Говард остановился перед озаренным солнцем входом, быстро поднялся по ступенькам и позвонил.
Лакей О’Бриена, Сэлливан, бывший борец, в белой куртке и черных брюках, открыл ему дверь. Он казался удивленным.
— Мистер О’Бриен дома?
— Безусловно,— ответил Сэлливан, давая гостю пройти.— Но он занят.
Говард услышал, что где-то в доме поет женщина, и сначала подумал, что О’Бриен слушает радио. Этот голос, легкое сопрано, чем-то очень волновал, и Говард, мало понимавший в музыке, нашел его особенным.
— Скажите ему, что дело важное.
— Пойдите и скажите сами, патрон,— ответил Сэлливан.— Я ни за что на свете не решусь прервать завывания этой цыпки.
Он указал на коридор, по которому следовало идти в большой зал.
— Идите смело.
Говард быстро прошел по коридору и остановился на пороге большого зала, двери которого были широко открыты.
О’Бриен, удобно устроившийся в кресле, сидел, закрыв глаза, со скрещенными на груди руками.
За роялем возле застекленной открытой двери сидела высокая стройная девушка необычайной красоты: блондинка с зелеными глазами, тонким носом, высокими скулами и чувственным ртом. Она была в белом свитере и клетчатых синих с белым брюках.
Звучным сладким голосом она пела арию, которую Г овард смутно помнил.
Неподвижный, с бьющимся сердцем, он смотрел на нее. До сих пор он считал красивейшей женщиной свою жену Глорию, но эта девушка превосходила ее красотой.
В конце пассажа, перед тем как взять заключительную ноту, девушка вздрогнула, увидев Говарда, сфальшивила и сняла руки с клавиш.
О’Бриен открыл глаза и нахмурился.
— Что с тобой случилось? — спросил он девушку.
Потом, проследив за ее взглядом, он заметил Говарда.
— Простите за беспокойство,— извинился Говард, входя в комнату.— Мне нужно сказать вам пару слов.
О’Бриен встал, нисколько не выказав удивления при появлении Говарда, которое, однако, не могло не озаботить его.
— Вы не должны были показываться до конца арии,— сказал он, подойдя к Говарду и пожимая ему руку.— Тем хуже! Музыка никогда не была у вас в почете. Господин начальник, представляю вам мисс Дорман, которая скоро станет моей женой.
Молодая девушка встала и подошла, слегка раздвинув красивые губы в улыбке, но во взгляде ее читалось осуждение. У Говарда создалось странное впечатление, что она боится его.
— Вашей женой? — удивился Говард.— Я этого не знал. Примите мои поздравления.
Он взял протянутую руку О’Бриена и улыбнулся.
— Я думал, что вы на всю жизнь останетесь холостяком!
— Если я так долго ждал,— сказал О’Бриен, обнимая девушку за талию,— то вы должны признать, что она стоила этого. Гилда, мистер Говард очень внимательный человек, и я хочу, чтобы вы стали друзьями.
— Ты хорошо знаешь, Сеан, что твои друзья — мои друзья.
— Отличное принципиальное заявление,— со смехом заметил О’Бриен.— Тогда почему ты смотришь так мрачно?
— Что вы будете пить? — спросил он, обратившись к Говарду.
— Но я...— ответил Говард, переводя взгляд с Гилды на О’Бриена.— Я пришел по неотложному делу.
— Она будет вас благословлять! Слышишь, дорогая? Дело...
— Ну, теперь я могу уйти,— сказала Гилда, освобождаясь от его руки.— Только недолго, Сеан.
Улыбаясь, она одарила Говарда коротким взглядом и вышла из комнаты. Говард проводил ее восхищенным взором, ошеломленный формами, которые скрывались под свитером и брюками.
— Она потрясающая, да? — спросил О’Бриен, знавший его слабость к молодым девушкам.— А какой голос!
Он подошел к бару с напитками и налил два бокала виски.
— Подумать только, когда я ее нашел, она пела в одном ночном кабаре. С таким голосом, как у нее... Я уговорил ее серьезно заняться пением. Теперь она поет Моцарта. Ее слушал Франчелли и был в восторге. Он сказал, что из нее выйдет большая оперная певица.
Говард взял предложенный бокал и сел. Он смотрел на О’Бриена.
«Хорошая- осанка,— подумал он.— Должно быть, ему за сорок. И подумать только, этот негодяй имеет по меньшей мере десять миллионов».
О’Бриен в сумраке хорошо выглядел. Его брови и тонкие усики придавали ему мефистофельский вид.
— Что вас так тревожит? — спросил он, садясь на ручку кресла.
— Вам говорили о доме 25 на Лесингтон-авеню? — спросил Говард.
О’Бриен поднял брови.
— Почему?
— Мне сказали, что этот дом принадлежит вам.
— Ну и что?
— Вчера ночью там была убита проститутка. И четыре других квартиры этого дома тоже заняты продажными женщинами.
О’Бриен сделал глоток, поставил бокал и закурил сигарету. Лицо его ничего не выражало, но Говард, зная его достаточно хорошо, понимал, что мозг его усиленно работает.
— Не беспокойтесь об этом,— наконец сказал он.— Я сделаю все, что надо. А кто была убитая?
— Некая Фей Карсон.
— У полиции есть на нее что-нибудь?
Говард покачал головой.
— А газетам что-нибудь известно?
Говард опять покачал головой.
— Их оповестят через час или два. Я решил сначала поговорить с вами, чтобы избежать неприятностей.
— Кто сказал вам, что дом принадлежит мне?
— Монтли.
— Он слишком много болтает.
Говард сделал глоток, так как нуждался в подкреплении.
