Ознакомительная версия.
И я, наверное, как и все, полжизни провел взаперти – боясь своих желаний, эмоций, любви – именно потому, что порою переставал понимать окружающий мир и – узнавать его.
Прошлое… Оно никуда не исчезает и материализуется порой вот так, звонком в дверь, девушкой Аней, потерявшей приемного отца и… Если, конечно, это та Аня.
Все мои воспоминания, как часто бывает, пронеслись скорой и хаотичной раскадровкой; чашку кофе я выпил и сигарету выкурил в совершенном молчании. Когда я посмотрел на Аню, она сказала:
– У тебя было такое лицо, Олег… Словно что-то мучит и не дает покоя… Так всегда бывает, когда вспоминаешь прошлое?
– По-разному. У тебя по-другому?
– У меня совсем немного прошлого. Недавнее – спокойно, давнее… В давнем столько белых пятен…
– …и черных дыр. С детьми ты говоришь так же?
– Как?
– Штампами.
– Штампы? Это – заезженные выражения, да?
– Ага, – кивнул я, присматриваясь к девушке. Она не производила впечатления тупой или тугодумной. Глаза ясные, улыбка… Да ладно, была бы она «негрой преклонных годов», вряд ли я пригласил ее в квартиру и угощал кофе. Ведь большую часть времени мы не видим своего отражения, а любуясь молодыми и красивыми, и сами себя бессознательно представляем такими, какими были когда-то.
– Просто… я читала много, но бессистемно, – смутилась Аня. – Да и преподаю я на английском.
– Специальная школа?
– Обычная. Primary school.
– Новые русские?
– Откуда там русские…
– Подожди, Аня, ты где теперь живешь?
– В Аделаиде, штат Южная Австралия.
– Ого!
– Да. В девяносто пятом, мне тогда было девять, меня удочерили Мэри и Дэвид Дэниэлс. Так что я – Анета Дэниэлс.
– Гражданка Австралии?
– Да.
– Не понимаю.
– Что именно?
– Почему ты не обратишься в милицию? Там есть специальная служба, занимающаяся преступлениями против иностранцев. И их пропажами. Работают ребята профессионально и быстро.
– Но он пропал не в Москве.
– По дороге?
– В Бактрии.
– И что это меняет? У соседей – подобная. Если в Бактрии нет отделения, то в Симферополе – точно.
– Я туда обращалась. И никто там особенно не заволновался.
– Он давно пропал?
– Два дня. Сегодня – третий.
– Ну…
– Вот видишь. И ты подумал о том же. Дескать, загулял папашка на югах, и всех делов. А в той милиции еще и смотрели на меня так, словно я Дэвиду не дочь, а любовница. Короче, суетиться они не станут, я так поняла. Да и не до этого им теперь. Делят должности и меркуют, как бы «крыши» свои удержать.
– Понятно. И все-таки…
– Тут есть еще один нюанс. Мой отец, Дэвид Дэниэлс, гражданин Нигерии. Кто станет напрягаться, разыскивая нигерийца?
– Чего гражданин?
– Нигерии. Это в Африке.
– Я в курсе.
– Просто Нигерию все путают с Нигером. А это – другая страна.
– Столица Нигерии – Абуджа, а Нигера – Ниамей.
– Ты знаешь. Это редкость теперь.
– Когда-то был образованным.
– Не прибедняйся. Я читала твои статьи. В Интернете.
– Я с ранней осени ничего не писал.
– Творческий кризис?
Как бы ей объяснить… Неясное будущее, несостоявшееся прошлое, несуществующее настоящее – чем все это назвать? Кризис? Путь будет кризис.
– Как ты меня нашла?
– Через редакцию. Представилась сотрудником «Глоб интернешнл». Сказала, что хочу заказать тебе обзорную статью об особенностях российской экономики.
– И тебе дали адрес?
– Нет. Просили оставить свои координаты. Обещали, что со мною свяжутся. Сказали, что у них есть куда более опытные журналисты. И очень интересовались размерами гонорара.
– А ты – что?
– Пошла в бухгалтерию. Подарила девочкам по флакончику хороших французских духов. Изложила просьбу. Они справились по ведомостям на оплату и дали твой адрес.
– Разумно.
– Я вообще – разумная девушка.
– Твой приемный отец – тоже?
– Тоже. Только не называй его, пожалуйста, приемным. Другого у меня все равно никогда не было.
– Извини. Вопрос можно?
– Конечно.
– Я так и не понял: чем твоему папе паспорт с кенгуру разонравился?
– Он никогда не был гражданином Австралии.
– Так он что, африканец?
– Да нет же! Он природный англичанин. И был гражданином Великобритании. Когда-то ходил матросом на торговых судах. Познакомился с Мэри, женился и остался жить в Австралии. Они прожили вместе почти двадцать лет, детей у них не было. И они решили кого-то усыновить. Или удочерить. Они нашли меня – через какую-то фирму, занимающуюся усыновлением русских детей иностранцами. Проблем особых не было: девяносто пятый год, да и… Мы ведь вроде… не вполне здоровые… считались. Так что… Вот и вся история. А работал он в компании «Дженерал моторс». Агентом по продаже автомобилей.
– А чем ему Англия так не угодила, что он стал нигерийцем?
– Его дед, тоже Дэвид, почти всю жизнь провел в Африке. В Нигерии у него были плантации кофе или еще чего, я даже не знаю точно. Сеть ресторанов. Парки междугородных автобусов. Много другого разного. Дед умер. И завещал все Дэвиду. Но, чтобы вступить в права наследства, по нигерийским законам, ему необходимо было принять гражданство этой страны. А двойного гражданства их законодательство не предусматривает.
– Во что оценивается наследство?
– В четверть национального дохода Нигерии.
– Париж стоит мессы. Он стал миллионером?
– Мультимиллионером. Миллионами исчисляется ежегодная рента. Но, чтобы получать хороший доход, нужно жить в Нигерии и всем этим заниматься. Воруют. Да и поборы… Коррупция. К тому же, как он рассказывал, в том бизнесе много «побочного»…
– Контрабанда оружия? Алмазов? Поставка наемников?
– Мне папа ничего такого не говорил. – Лицо Ани сделалось жестким. – Просто был озабочен тем, как идут дела. И хотел продать все. И вел уже переговоры, это я знаю.
– В Нигерии он часто бывал?
– Один раз. Когда получал гражданство и вступал в права наследства.
– А в Бактрию как попал? Ты привезла?
– Нет. Скорее это я с ним увязалась. Все-таки город пусть и не очень счастливого, но детства. А папа Дэвид, еще когда был моряком, увлекся коллекционированием разных редкостей. В основном монет. Потом это стало даже больше чем увлечением. Страстью. И когда появились деньги, папа занялся этим серьезно.
– Нумизматикой?
– Ну не только… Скорее антиквариатом.
Антиквариат. Второй в мире, после оборота наркотиков, теневой бизнес. Мое благодушие постепенно исчезало. По крайней мере, тревогу девушки я понимал. У папы Дэниэлса было по меньшей мере две причины, чтобы пропасть безвозвратно. И – насовсем.
Ане я этого говорить не стал.
– Папа стал много читать: о предметах старины, но преимущественно о монетах, медалях, знаках оплаты… И даже участвовать в аукционах. Понятно, через маклеров. Из Аделаиды он не выезжал. Наверное, путешествия у него ассоциировались с работой. А потому по натуре он стал домосед.
– Как он в Бактрию выбрался, домосед?
– Ему пришло письмо. По электронике. В котором предлагалось купить чрезвычайно редкую и дорогую монету. Но он уже тогда заявил, что цена – ничто по сравнению с редкостью. И реальной стоимостью. Он просто загорелся! Две подобные есть в музеях, но не такие. Эта – уникум. Не монета даже – медальон, знак особой жреческой власти какого-то забытого теперь культа. Отлитая из самородного сплава золота и серебра в единственном экземпляре. Кто-то предлагал ее частным порядком. И оплату просил наличными.
– Велик ли гонорар?
– Триста пятьдесят тысяч американских долларов.
– А реальная стоимость?
– Папа не говорил, но я справлялась через Интернет… Она может стоить в десять раз больше. Это если по-скромному.
– Поэтому требование наличных и не насторожило Дэниэлса?
– Ты считаешь, он решил просто нажиться?
– Почему нет? Тысяча процентов прибыли – хороший бизнес.
– Папа не такой.
– Возможно. Он не опасался, что сделка будет незаконной?
– В смысле – наличные, без налогов?
– В том числе. Да и монета могла оказаться краденой.
– Никоим образом. Она никогда не числилась ни за одним музеем.
– Она могла быть украдена у частного лица.
– Все могло быть. Но, думаю, папа со всем разобрался бы на месте.
– Он склонен к нарушениям закона?
– Совсем нет. Но разве здесь есть закон?
– Местами.
– Вот именно, местами.
– По крайней мере, монету он собирался вывозить нелегально. Ничего не нарушишь – ничего не достигнешь.
– Что ты этим хочешь сказать, Олег? Что Дэвид…
– Это я по жизни. Нарушить нужно, как минимум, собственное душевное равновесие. «Чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы…»
– Люди к старости придумывают прожитым «бесцельным годам» оправдания и мотивировки, способные сделать жизнь значимой и полной глубокого смысла. Без этого и жить, и умирать было бы невмоготу.
Ознакомительная версия.
