— Хорошо, что зашли, — продолжала старушка, хлопоча, — а я как раз оладушки напекла. С ними-то лучше, чем с хлебом. Только мука все равно не та, что раньше. Пшеницу ведь на удобрениях выращивают. А когда не по природе растет, ничего путного не выйдет. Вот акселераты нынешние…
— А они-то почему не по природе? По-моему, самым что ни на есть естественным путем.
— Так ведь растут на искусственном. И пьют искусственное, и едят искусственное, и в искусственное одеваются. Что им остается?
— Проблематично, — я высморкался. Старушка вышла на кухню, а я прижался спиной к печке, впитывая внутренностями тепло нагретых изразцов.
Дом был хороший, простой и уютный. Без всяких там современных штучек, вроде декоративных каминов и закопченных паяльной лампой стен. В общем дом, где нет ничего лишнего. Мой дед всегда мечтал о таком. И даже ездил к друзьям — поработать в саду. Просто так, ради собственного удовольствия. Насколько я помню, у него это здорово получалось, как и все, за что он брался.
После него осталось несколько тетрадок записей и две курительные трубки. Почерневшие от времени и пахнущие ароматными заморскими табаками… А дома он так и не нажил. Да и мне, наверное, не удастся. Может, гены?
И тут я заметил нечто такое, что никак не вязалось с моими представлениями о старушке. Капкан. Большой черный капкан, новенький, лоснящийся от смазки. Из тех, что продаются в охотничьих магазинах. Зачем старушке медвежий капкан?
Она вернулась с горкой оладьев, и мы сели пить чай. Чай был с мятой.
— На днях мне приснилось, — рассказывала старушка, — будто попала я в ад. И нет там ни котлов, ни костров. Только серая мгла, ни дерева, ни камня. Лишь туман стелется. И встречает меня служитель ада. Тоже серый какой-то, но прилично одетый, при галстуке. Похож на какого-нибудь банкира. И как-то между прочим говорит: «Ох, трудно нынче работать стало. Вон сколько грешников поступает». Я смотрю — и правда. Огромная очередь стоит. Маленьких таких человечков. «А что вы с ними делаете?» — спрашиваю. «Как очередь доходит, — отвечает служитель, — рубим их на куски — и в ящик. Только вот беда — емкости у нас все переполненные». «Как это?». Он молча открывает ящик, вроде как от письменного стола. А там вперемешку — разные части тела. И все это на моих глазах копошиться начинает, между собой срастаться… «Не волнуйтесь, — успокаивает служитель, — из-за тесноты мы их на день обратно отпускаем. Но души все равно здесь остаются». А человечки между тем уже на края ящика вылезают, прыгают вниз и разбегаются…
— Мне тоже иногда кошмары снятся, — вставил я.
— Не в этом дело, — встрепенулась старушка, — просто я в холодном поту проснулась: сколько же между нами людей без души ходит?
— Ну да, — я усмехнулся, — грешник с душой — просто славный малый. А вот без души…
— Это-то и страшно, — покачала головой старушка.
— Пока мы вместе — кто нас разберет? А настанет час — и судим будет каждый по делам своим.
По-моему, она процитировала.
Я допил чай и посмотрел на часы. Или Бессонова уже пришла, или у Сухоручко появятся новые проблемы. У меня, кстати, тоже.
И немаленькие.
— Вам пора? — спросила старушка.
— К сожалению.
У двери я обернулся.
— Откуда это у вас? — и показал на капкан.
— На пустыре нашла, — старушка неодобрительно покосилась на железки. — Кто-то поставил. Знаете, там много бегает бездомных.
Я еще раз взглянул на капкан. Что-то здесь не так.
Какая-то бессмыслица…
* * *
Подходя к дому Бессоновых, я увидел у ворот машину. Мой знакомый сыщик стоял, облокотившись на открытую дверцу, и наблюдал, как я обхожу лужи.
— Никак нам с вами не расстаться, — сказал Сухоручко и захлопнул дверцу. — Мне невтерпеж посмотреть на эту куртку.
— Хозяйки нет? — я старался не выдать голосом тревогу. Из-за насморка у меня это неплохо получилось.
— Отчего же? Только что пришла. Роскошная женщина. Сердце радуется.
— Тогда почему ждете у ворот? — спросил я. — В такую-то погоду?
— Вас хотел встретить, — Сухоручко хитро прищурился. — Откуда знали, что я появлюсь?
— А куда ж вам деваться? Так и будем мокнуть под дождем?
— Не будем.
— Кстати, — сказал Сухоручко, пока мы шли от ворот к крыльцу, — вам передавала привет барменша. Из дискотеки.
— Польщен. Когда узнают официанты и таксисты — это ли не слава? Только я ничего великого не совершил.
— Ну, ни скромничайте, — Сухоручко продолжал мило улыбаться, — а ловкость, проявленная на пожарной лестнице? Это ж ночью, да со спутницей…
Я понял, что этот человек любит мягко стелить.
— Надеюсь, я не нарушил ничего такого? — пробормотал я.
— Ну что вы, нормальная осторожность ввиду риска встретиться с не в меру ретивым ухажером… Вы ведь именно так хотели мне все объяснить?
— Представьте себе! — сказал я и почувствовал себя глупее, чем был минуту назад.
* * *
Мы сидим в гостиной бессоновского дома. Нина выглядит усталой, но такой же красивой. Прошло меньше суток, но я почему-то радуюсь встрече. И все время куда-то плыву. Или возношусь. Состояние ненормальное.
За окном дождь.
— Я тут побеседовал с вашими соседями, — говорит Сухоручко. — У вас очень любознательные соседи, честное слово.
Рассказывают, что живете вы дружно, а вот недавно…
Н и н а: А, вы о той нашей ссоре? Неприятно, что об этом все знают. Я не смогла сдержаться в начале, потом, сами понимаете, слово за слово. Раньше мы молча ссорились.
С у х о р у ч к о: Насколько я знаю, в тот же вечер ваш муж ушел из дома.
Н и н а: Не пойму, какое вам до этого дело. Может, с ним что-нибудь случилось? Или на нас соседи пожаловались?
С у х о р у ч к о: Нет, тут все в порядке. Ваш муж мне нужен, видите ли, для того, чтобы помочь в одном деле, которым я сейчас занимаюсь. А из-за чего вы разругались?
Н и н а: Как вам объяснить?.. Он зачем-то взял у меня кольцо. Тайком. Небольшое колечко, с бриллиантиком…
С у х о р у ч к о: Как и когда вы узнали о пропаже кольца?
Н и н а: Его увидели у Бессонова… На работе… И предупредили меня…
С у х о р у ч к о: А больше ни о чем не предупреждали?
Н и н а: Я вас не понимаю…
С у х о р у ч к о: Ну, например, сказали, что он собирается продать…
Н и н а: Да…
С у х о р у ч к о: А деньги, предположим, ему потребовались в связи с сердечным увлечением?
Н и н а: Почему я должна обсуждать это с вами?
Голоса уходят все дальше, становятся тише, исчезают совсем. На какие-то минуты я погружаюсь в забытье, полусон. Кто-то трясет меня за плечо. Я просыпаюсь и вижу очень близко от себя серые глаза Нины.
— Кажется, я задумался, — говорю я независимо.
— Этот тип все время бросал на вас пронзительные взгляды, — говорит Нина, еле сдерживая смех. — По-моему, он считает, что мы с вами давно заодно. Но вы все время сидели с отсутствующим видом. А потом вдруг захрапели. Я думаю, он был бы меньше ошарашен, если бы под креслом взорвалась бомба.
— Неужели я так опростоволосился?
— Вы были просто потрясающи…
Кресла стоят так близко, что наши колени соприкасаются.
Она смотрит на меня настороженно, а я не хочу ее разочаровывать.
В любви у меня никогда не было счастья и вряд ли будет, я уже говорил об этом. Причиной всему слишком крутые повороты и большие скорости, когда женщина не в состоянии удержать руль. Короче, я склонен винить во всем одну автомобильную аварию.
…Это произошло много лет назад, очень далеко отсюда и будто в другой жизни, но не отпускает меня по сей день. Наверное, потому, как говорил один мой знакомый, что там присутствовало нечто большее, чем взаимоотношения.
Мне часто снится то время. И я скулю во сне, будто побитая собака.
…И все же я наклоняюсь к Бессоновой и беру ее за руку. Тонкие пальцы холодны и на миг неподвижны. Потом она пытается выдернуть ладонь.
— Кажется, чайник закипел, — говорит она.
— Ну и черт с ним.
Она делает еще одну попытку вырваться и вдруг отвечает на мое пожатие. Потом она просит сигарету.
Немного удивленный, протягиваю пачку. Нина закуривает, и я вижу, что пальцы у нее дрожат. Затягивается она очень неумело, держа сигарету, словно живое существо.
— У вас отвратительный табак, — Нина стряхнула пепел.
— Просто слишком крепкий. Зато пахнет приятно.
— Да, пахнет приятно, — соглашается она.
Правая рука ее снова на коленях. Я дотрагиваюсь, но теперь она сразу отстраняется.
— Никогда не знаешь, что будет дальше, — произносит женщина.
— Верно, — я кивнул. — Только поначалу об этом не думаешь.
— Мне-то уже пора думать. Бабий век короток.
— Перестаньте, — бросаю я. — Очень пессимистично. На днях я видел, как на улице упал старик. Он не мог встать и полз на четвереньках до стены дома. Когда я помог ему, он вдруг заплакал. «Жизнь прошла, — повторял он, — жизнь прошла…» — Не рассказывайте мне такое никогда, — просит она.
