Он умел великолепно говорить, мастерски окрашивая фразы нужной интонацией, незаметно для собеседника повышая или понижая громкость, искусно сопровождая слова разнообразной жестикуляцией. Взгляд в разговоре принимал самое живое участие: становился жестким, осуждающим или теплым, притягивающим и даже отчасти обезоруживающим.
— Знавал я одну дурочку с Рублевки. Вроде, светская львица, а приглядишься-прислушаешься — глупая козлица, — посмеиваясь, вспоминал Марк Антонович недавнее житие в столице. — Величала себя исключительно баронессой Конте. Что поделаешь!.. тяжелое сиротское детство, помойки, недоедание, раннее половое созревание. Там почти все такие. Настоящих-то дворян с аристократами шрапнелью с «Авроры» посекло.
— Так уж и дурочка ваша Конте? Пробилась же — на Рублевке обитает, а не в спальном районе, — вяло возражал Вадим.
— Богатство, братец — не синоним ума. Богатство — это жадность и лицемерие-ибн-хитрость, круто замешанные на жестокости. Поэтому Рублевка — не Академгородок, а кунсткамера.
— Что ж там, одни уроды проживают?
— Нет, отчего же. Еще известные пидарасы, престарелые эстрадные клоунессы и прочая звездятина.
— Не любите вы столичный бомонд, не любите!.. — беззвучно смеялся Яровой.
— А я вообще не люблю Москву, — признался Суходольский. — И не я один. Вон остановите любого из народа и поинтересуйтесь. И пошлет он вас вместе с родимой столицей дальше чем «Булава» летает. Думаешь, живущие в глубинке люди радуются новым станциям метро в Митино? Или рукоплещут закладке очередного небоскреба в Москва-сити? Или писаются от счастья, слушая тупые шутки мэра-миллиардера? Да черта-с-два!! Скрипят зубами и матерятся! Потому что в их заштатных городишках еле ползают допотопные трамваи и разваливаются убогие домишки! Потому что до сих пор нет нормального асфальта, и свет гаснет как по расписанию — каждые шесть часов! И потому что сами они выживают, а не живут!..
— А вы относите себя к простому народу?
— Я замкадыш — такой же второсортный россиянин, как и сто тридцать миллионов других немосквичей. И ей богу порадовался бы вместе с ними — провались бы куда поглубже этот ненавистный для Руси третий Рим.
— Это точно, — согласился Сергеев. — На корню скупили все регионы; ни бизнесу, ни сельскому хозяйству продохнуть не дают! Правду говорят: Россия — паразит на теле Москвы.
— Вот-вот. И беда в том, что многие чинуши с бонзами в это всерьез верят…
— Новокуйбышевск, — доложил водитель. — Вам в Самаре куда нужно?
— Район ипподрома знаешь?
— Нет.
— Должен знать: кольцевая развязка, в центре на постаменте торчит самолет.
— А, штурмовик Ил-2 знаю! — обрадовался шофер. — Далековато пилить — через весь город. Но сейчас время раннее, пробок быть не должно…
Часть вторая На север от «Матрицы»
Пролог
Польша. Данциг
31 марта 1945 год
— Да-а, заинтриговали, вы меня, господин генерал. Заинтриговали, — выпускал табачный дым к открытой настежь форточке полковник.
Генерал-майор курил, прислонившись плечом к стене. Пряча нижнюю половину лица за поднятым воротником, он смотрел в непроглядную черноту за мокрым оконным стеклом и о чем-то отрешенно раздумывал. Выслушав его рассказ, начальник разведки армии задал с десяток вопросов, выудил из полевой сумки тетрадь и с четверть часа записывал, пока собеседник редкими глотками допивал остывший чай.
Закончив писать, полковник встрепенулся:
— Василий Авраамович, расскажите о себе. Поподробнее…
— О себе? О семье рассказал. Чего ж вам еще?..
— Ну… где учились, воевали.
Помолчав, Дьяконов негромко начал:
— Родился в одна тысяча восемьсот восемьдесят шестом году на Дону — в станице Новониколаевской, Таганрогского округа. Из дворян. Сын офицера. Окончил Донской кадетский корпус, затем Николаевское кавалерийское училище, откуда был выпущен хорунжим в Лейб-гвардии Атаманский полк. После Николаевской академии Генштаба выпущен командиром сотни в Лейб-гвардии Казачий Его Величества полк, в котором честно воевал на фронтах Первой мировой войны, затем с большевиками в гражданскую. Дважды ранен, контужен; в семнадцатом произведен в полковники и назначен командовать полком. В начале восемнадцатого полк возвратился на Дон. И в январе же у станицы Каменской вместе с другими офицерами я был арестован Военным Революционным Комитетом и отправлен на станцию Миллерово, где некоторое время дожидался расстрела…
От нахлынувших воспоминаний Василий Авраамович разволновался, замолчал, потянулся за новой папиросой.
— Арестованы?! Ах, ну да… И что же потом?
— Потом нас отправили железной дорогой до Новочеркасска. Но об этом я как-нибудь позже, — он бросил в банку потухшую спичку и поторопил: — Время, полковник. У нас очень мало времени! Скоро половина шестого, а ваше донесение не готово.
— Да-да, — спохватился тот. — Сейчас напишу. Но обещайте, что обязательно доскажете вашу историю!
— Обещаю.
Начальник разведки армии вытащил из полевой сумки чистый лист бумаги, наскоро очинил карандаш, поправил горевший фонарь и вывел в правом верхнем углу:
«Начальнику Разведывательного управления 2-го Белорусского фронта генерал-майору Виноградову И.В.
Срочное донесение…»
Донесение убыло с оказией в штаб фронта ранним утром.
Быстрой реакции Литвин не ожидал. Рассказ бывшего генерала царской армии интриговал, завораживал, но практической ценностью не обладал. Василий Авраамович показался серьезным, искренним и порядочным человеком — одно слово: дворянин. Однако тема долгой ночной беседы, откровенно говоря, разочаровала. Вот если бы неурочный гость поведал о передислокации крупного соединения Вермахта или, скажем, раскрыл организацию эшелонированной обороны Берлина — это стало бы отличным подспорьем в наступлении! А тут… В какой-то миг при составлении донесения полковник даже засомневался: а стоит ли это донесение отправлять? Не засмеют ли в штабе фронта? И все же отправил. То ли интуиция подсказала, то ли решил от греха подстраховаться…
В семь утра в дверь тихо постучали. В узкую щель заглянул знакомый подполковник — начальник контрразведки армии. Пришлось извиниться перед гостем и выйти в коридор.
А через минуту Литвин шепотом возмущался:
— Брось, он безоружен! Сам пришел и ему под шестьдесят. Зачем показывать нашу подозрительность?
— На всякий случай, Сережа. Охрана никогда не помешает. И нам с тобой не влетит от начальства.
— Черт с тобой, — подумав, махнул рукой разведчик. В конце-концов, каждый из офицеров штаба имел свои четкие обязанности. — Только сделай это… как-нибудь поделикатнее.
— Не переживай. Устроим.
— Василий Авраамович, — вернулся Литвин с парой котелков наваристой каши, — сейчас мы с вами хорошенько позавтракаем, потом я попрошу коменданта подыскать офицерскую шинель и шапку. На календаре хоть и весна, а по ночам-то морозец — будь здоров!..
— Вы хотите меня арестовать? — не поворачивая головы, отозвался Дьяконов.
— Нет нужды вас арестовывать, да и не за что. Просто… — запнулся Литвин, подыскивая нужные слова, — просто прошу вас немного задержаться. Вы же не хуже меня понимаете: если наше донесение заинтересует разведку фронта, то начальство пожелает встретиться именно с вами — с первоисточником. Согласны?
— Хорошо. Я подожду.
— Вот и славно. А сейчас подсаживайтесь поближе. Берите ложку, хлеб и приступайте. Скоро денщик чаю принесет.
Генерал тщательно вытер «прибор» платком, заглянул в котелок на дымившее ароматом варево, отломил кусочек хлеба. И принялся с удовольствием потреблять простецкую кашу.
— Отвыкли от русской пищи? — по-доброму взирал на него Литвин.
— Отвык. Столько лет прошло, знаете ли. Здесь-то все по-другому.
— Да, это не Россия. Кстати, вы обещали рассказать об аресте.
Дьяконов кивнул. И принялся за неторопливой трапезой досказывать начатую историю:
— Всех офицеров моего полка арестовали в середине января восемнадцатого года. И случилось это у станции Миллерово, где нам пришлось дожидаться участи ровно два месяца. Однако пятнадцатого марта нас вдруг отправили в тюрьму Новочеркасска. А там повезло. Здорово повезло.
— Отпустили?
— Не совсем так — ваши товарищи с нами не церемонились и прощать не собирались. Просто повезло. Мне вообще часто везло в жизни, и в тот день судьба оказалась благосклонной. В бытность моей службы в Казачьем Его Величества полку, был у нас старшим урядником толковый казачок — Смирнов Михаил. Так вот к марту восемнадцатого он стал командующим войсками Донской Советской республики. Он-то нас и освободил по старой дружбе — как-никак бывшие сослуживцы.
