В купе было тепло. Слепой опустил до самого низа светонепроницаемую штору на окне, закрыл дверь на защелку и разделся, спрятав кобуру с пистолетом под подушку. Покончив с этим делом, он снова отпер дверь и уселся на постель у зашторенного окна как раз в тот момент, когда поезд мягко, почти неощутимо тронулся с места и поплыл вдоль перрона. Глеб расслабленно откинулся на спинку сиденья, мало-помалу успокаиваясь. Раздражение, вызванное собственной выходкой, которая теперь казалась ему обыкновенным мальчишеством, стало проходить. Конечно, имея на руках важное задание, не стоило отвлекаться на такие мелочи, как самосуд над наемником, стрелявшим в своих, но что сделано, то сделано. И разве не сделался воздух Москвы чуточку чище после того, как очередной мерзавец перестал дышать?
В дверь купе постучали. Глеб не успел даже открыть рот, чтобы крикнуть “войдите”, а дверь уже откатилась в сторону, погромыхивая роликами по дюралевому желобу, и в образовавшемся проеме появился проводник. Глеб отдал ему билеты, отказался от предложенного чая и поинтересовался, работает ли вагон-ресторан. Выяснилось, что это заведение будет функционировать еще в течение часа, чтобы все, кто не успел поужинать дома, могли дозаправиться на ночь. Глеб решил, что с полным правом может причислить себя к упомянутой категории граждан, поскольку за дневными хлопотами не успел не только поужинать, но и пообедать.
Когда проводник ушел, он спрятал пистолет за пояс, прикрыв его сверху свитером, и, захлопнув дверь купе, двинулся в путь. Вагон-ресторан располагался в середине состава, и, пройдя через три вагона, Глеб очутился на месте.
Здесь, как и во всех подобных заведениях, сильно пахло выхолощенной, абсолютно безликой дорожной кухней, а по углам скромно пряталась грязь. Скатерть, которой был накрыт столик Слепого, оказалась жесткой от крахмала, но при этом покрытой какими-то застиранными пятнами неприятного желтоватого оттенка. Глеб отодвинул в сторону вазочку зеленого стекла с пыльными искусственными цветами и принялся изучать меню, под копирку отпечатанное на машинке. Это был короткий и довольно печальный документ, способный возбудить что угодно, кроме аппетита. Тем не менее поесть все-таки следовало, тем более что Слепой чувствовал: это была одна из немногих оставшихся у него возможностей поесть более или менее по-человечески. Завтра он пообедает в Пятигорске, а потом его будут ждать места, где общепит давным-давно перестал функционировать, так же как и многое другое.
Небритый официант в грязноватой белой куртке принял у него заказ и удалился, шаркая подошвами по вытертой до нитяной основы ковровой дорожке. Вид у него при этом был такой, словно возвращаться он не собирался. Глеб расположился поудобнее и стал ждать, от нечего делать разглядывая людей за соседними столиками. Это было занятие, которое ему никогда не надоедало.
Напротив него двое мужчин, выглядевшие как классические командированные, охмуряли двоих же девиц, которые, судя по их одежде и манерам, были обыкновенными челноками. Стол украшали бутылка водки и две бутылки шампанского при нехитрой закуске, состоявшей из пары шоколадок и вазочки с апельсинами. Командировочные усердно спаивали потенциальных партнерш, не забывая подливать себе, и Глеб с трудом сдержал улыбку: кавалеры старались напрасно, поскольку дамы и так были не против. Немного дальше сидел военный в майорских погонах, хмуро ковырявшийся вилкой в тарелке сильно пережаренного картофеля. Его загорелая лысина поблескивала в свете люминесцентных ламп, словно ее натерли маслом и хорошенько отполировали бархоткой. Майорские челюсти двигались с механической размеренностью, перемалывая неудобоваримый железнодорожный бифштекс. Чтобы дело шло легче, майор время от времени подносил к губам наполненный водкой фужер и запивал еду мелкими глотками, даже не морщась, словно в фужере была минеральная вода. Лицо у него было усталое, а свет люминесцентных ламп придавал его коже нездоровый землистый оттенок.
Еще дальше сидели трое молодых людей, которые, по мнению Глеба, здорово смахивали на железнодорожных шулеров. Они что-то негромко, но очень оживленно обсуждали, все время стреляя по сторонам глазами и время от времени впадая в буйное веселье. Пили они мало и держались как завсегдатаи, если можно говорить о завсегдатаях в железнодорожном вагоне-ресторане. Это обстоятельство служило лишним доказательством предположения Глеба: ребята наверняка проводили большую часть своего времени на колесах, обирая доверчивых лохов. Сидевший через проход от них носатый армянин в костюме с металлическим отливом и тяжелых золотых часах старательно отводил взгляд от этой веселой компании. Выражение его смуглого лица свидетельствовало о том, что он, как и Глеб, с первого взгляда раскусил своих попутчиков и не желал иметь с ними никаких дел. Молодые люди правильно расценили его поведение и не делали никаких попыток вступить с ним в контакт – возможно, просто потому, что вагон-ресторан был чем-то вроде нейтральной территории.
Глебу наконец принесли его заказ: все тот же жареный картофель и бифштекс с яйцом, выглядевший так, словно его не первый год возили по маршруту Москва – Пятигорск, периодически подавая клиентам. Глеб взял вилку и с некоторой опаской пошевелил ею горку нарезанного соломкой картофеля. Раздался сухой стук, словно вместо картошки в тарелке лежала кучка деревянных палочек. Глеб поднял глаза и успел заметить, как лысый майор прячет сочувственную ухмылку и снова опускает глаза в свою тарелку: для него сражение с железнодорожной снедью уже завершилось, чему Слепой мог только позавидовать.
Он только-только начал резать бифштекс, когда в вагон-ресторан вошел очередной клиент. Это была молодая женщина лет двадцати пяти с плоской фигурой топ-модели и длинными светло-русыми волосами, по-простецки собранными в конский хвост на затылке. Одета она была тоже просто, по-дорожному, но что-то в ее облике заставило Глеба подумать, что перед ним иностранка. На плече у девушки висела дорожная сумка, поверх которой лежала свернутая подкладкой наружу куртка. “Омниа меа мекум порто, – иронически подумал Глеб, возвращаясь к перепиливанию бифштекса, – все мое ношу с собой. Наверное, не впервые в наших краях. А может быть, ей просто кто-нибудь объяснил, что в здешних поездах все ценное лучше держать под рукой – на всякий случай, чтобы не вводить людей в искушение. В таком случае этот доброхот мог бы намекнуть, что ужинать в вагоне-ресторане – не лучшая идея для иностранца. Как говорится, что русскому здорово, то немцу смерть."
Сражаясь с бифштексом, Глеб невольно задумался над тем, что заставило его заподозрить в новой посетительнице этой забегаловки на колесах иностранку. Одежда? Да, одежда на ней, была добротной, но ведь в последние десять-пятнадцать лет и наши люди научились одеваться не хуже, а порой и лучше западных гостей. Манера держать себя, выражение лица? Может быть, да, а может быть, и нет. Было очень трудно с уверенностью утверждать что бы то ни было, особенно пока девица молчала, но вся она была словно упакована в невидимую, но абсолютно непроницаемую для грязи и микробов полиэтиленовую пленку, служившую для нее самой лучшей визитной карточкой. Пожалуй, налепи она на лоб картинку с изображением американского или, скажем, шведского флага, впечатление не было бы более мощным и определенным.
Отправив в рот первый кусочек мяса и немедленно пожалев об этом, Глеб между делом задался весьма любопытным вопросом: что могло понадобиться иностранке в этом поезде? В последнее время подданные иностранных держав следовали в направлении юга России только в сопровождении вооруженного эскорта, с головы до ног увешанные голубыми ооновскими флагами и едва ли не опутанные колючей проволокой. Или он все же ошибся, и девица была коренной россиянкой, отправившейся навестить больную тетку?
Девушка с увесистой дорожной сумкой села за свободный столик неподалеку от носатого армянина и его шумных соседей и попросила у набежавшего официанта бутылку минеральной воды и бутерброд. Говорила она по-русски, но с таким акцентом, что Глеб с некоторым трудом сохранил безразличное выражение лица. Теперь можно было не сомневаться в том, что девица совсем недавно прибыла в Россию из какой-то англоязычной страны. Туристка? “Ну, знаете ли, – мысленно сказал Глеб, обращаясь неизвестно к кому. – Во времена дорогого и любимого Иосифа Виссарионовича таких туристов называли шпионами и отправляли в Сибирь, валить лес. Ничего себе туризм! А вот возьмут тебя одной рукой за твои фирменные слаксы, а другой – за твой роскошный конский хвост, засунут в вонючий подвал, дадут понюхать пистолетный ствол”. Что тогда скажет богатый дядюшка, подаривший тебе тур в экзотическую Россию? Английский язык, между прочим, по части крепких выражений ничуть не беднее русского, но ты, девочка, будешь очень счастлива, если тебе повезет услышать, как ругается твой богатый дядюшка."
