- Тогда кто же? – не унимался Путник.
- Так Сидор Макосей его мне и принес в таком виде, в тряпицу завернутым. Он, наверно, и вычистил! Кстати, ему вы, в какой-то мере, и жизнью обязаны…. Я ведь дважды переливал вам его кровь. А потом он дважды еще и брата своего – Василия приводил. Так что, по вашим венам сейчас не только остатки вашей крови бегут, но и кровь братьев Макосеев. Вот так-то, сударь…
- Я обязательно отблагодарю Сидора, - с теплом в голосе сказал Сербин. – Обязательно…
После ухода доктора он разрядил оружие и долго примерялся к револьверам. И очень скоро понял, что «Наган» ему пока не по силам. Он с трудом поднимал его на уровень глаз двумя руками, но спустить курок после этого уже не мог. Силы покидали его. Но зато с «бульдогом» он управился лихо. Легко вскинул его в потолок и подряд три раза спустил курок, но потом руки повело в сторону, и револьвер с грохотом упал на деревянный пол. Фросенька в ужасе закрыла лицо руками.
- Подай, Фросенька, - попросил он.
- Нет-нет –нет, - пролепетала Фрося, не отводя рук от лица. – Ни в коем случае. Я за эту гадость боюсь браться! Она же убивает!
Заскрипев пружинами кровати, Путник вдруг сел, свесив ноги на пол. В глазах его полыхнули ослепительно яркие зарницы, а голова пошла кругом. Во рту сразу пересохло, а спину рванула дикая боль. Он понял, что еще мгновение, и он потеряет сознание.
Но девчушка опередила его. Молнией рванувшись к нему, она уложила его, обняв нежно, как драгоценный стеклянный сосуд. Поправив под головой подушку, она двумя руками с трудом подняла револьвер и вложила его ему в руку.
- Ой, прости, родненький! - запричитала Фросенька. – Я так больше никогда делать не буду! Что скажешь, сразу все сделаю, коль ты такой серьезный человек. Вот уж не думала, что встанешь ты, а ты что? Ты взял и встал! Потому что, тебе нужно! Вот ты какой, оказывается… Все сделаешь по-своему…. Не указ тебе Фрося, которая уж две недели дома не была, тебя стерегла, твои желания угадывала.... Нет, ты решил убить себя и Фросю заодно, потому что так тебе нужно!
Она вдруг упала на свою койку и громко, навзрыд расплакалась. Ее худенькие лопатки, остро натянувшие тонкую ткань халата, крупно вздрагивали, а все тело сотрясалось от рыданий.
Сербин никогда не попадал в такие ситуации с женщинами, да и женщин-то на своем коротком веку он толком не знал, кроме проституток в борделях Польши и Германии. Женская душа для него была полной загадкой, которую у него еще не было времени разгадать. Поэтому то, что сейчас происходило с Фросенькой, больно ранило его сердце. Он чувствовал сейчас свою полную беспомощность и не знал, как остановить этот поток слез.
- Фросенька, - еле слышно проскрипел он чужим голосом и прокашлялся. – Фрося! Я прошу тебя, перестань! Я ведь не хотел причинить тебе боль… Так вышло…, - и, переборов себя, выдавил, - Фросенька, ты уж прости меня…
Девушка понемногу успокаивалась, все еще лежа к нему спиной.
- Фросенька, - серьезно сказал Сербин. – Я сказал тебе то, что должен был сказать. Сказал от сердца. Других слов я не знаю и не знаю, что я должен сейчас сделать, чтоб заслужить твое прощение. Поэтому ничего делать не буду. В твоей власти принять мои извинения или казнить меня, показывая свою спину в знак то, что ты по-прежнему гневаешься на меня. Все! Делай, как знаешь!
Фрося вдруг спрыгнула с койки и упала на колени около его подушки, обливая лицо Леонида горячими слезами.
- Родненький мой! Любый ты мой! – лепетала девушка. – Если б ты знал, как напугал меня! Я ж и подумать не могла, что ты такой решительный, отчаянный! Вот же человек, а?! Встал и всё! И трава не расти! А у меня ж серденько оборвалось, что ты себе вред причинишь, и опять тебя лечить придется сызнова, понимаешь?!
- Фрося, я все понял! – твердо сказал Леонид. – Не продолжай, пожалуйста! И прекрати этот водопад, льющийся из твоих глаз… Он мучает меня.
Фрося, всхлипывая, и по-детски шморгая носом, лежала на его груди, успокаиваясь.
Леонид ласково гладил ее худые, все еще изредка вздрагивающие плечи.
Он вдруг понял, насколько дорога, насколько близка ему эта нескладная девчушка-подросток. Настолько остро он ощутил любовь к ней, что сердце вдруг болезненно сжалось, и слова вышли из его души, помимо его воли:
- Я тебя очень люблю, Фросенька… И никогда не причиню тебе боль… Поверь!
Девчушка вдруг радостно вскинулась и, покрывая все его лицо поцелуями, заторопилась:
- Ой, Ленечка, не говори больше ничего! Не пугай мое счастье! Молчи, ладно? Не говори! Я так ждала этих слов, что сейчас боюсь их. Боюсь, ты от жалости сказал… Не говори, Лень, ладно?
- Да ладно, ладно, молчу я! – Леонид совсем растерялся. – Давай-ка, ложись уже спать! Поздно!
- И то, Ленечка! И то!... – Фросенька задула лампу и тихо зашелестела в темноте одеждами…
И все же не удержалась… Подкралась на цыпочках к его койке и жарко прижалась к его губам раскрытым девичьим ртом…
День прошел спокойно, хотя Фросенька ожидала, что Сербину станет хуже. Она не скрыла от доктора то, что Леонид садился в койке, и Михаил Артемович, укоризненно покачав головой, долго осматривал и щупал спину Путника.
- Удивительное дело, батенька, но рубец выдержал… - сказал он. – Поражаюсь вашему организму и силе воли. Вы удивительный пациент, и в другое время я мог бы на вашем ранении написать диссертацию… Ваши ткани настолько быстро регенерировали, что это, действительно, подобно чуду. Обычно такие обширные ранения заживают более месяца, а у вас…
- Но это вовсе не говорит о том, что вот сейчас вы можете встать на ноги и пойти! – вдруг встрепенулся доктор. – Нет, нет и нет! Вам еще долго лежать, пока не зарубцуется внутренняя ткань. Вы понимаете? То, что мы видим – это наружный шов, и да! – он сросся! Но внутренние повреждения все еще представляют опасность! И в первую очередь – опасность внутреннего кровотечения! Поэтому постельный режим я не отменяю.
Доктор ушел принимать больных, а вскоре позвал и Фросеньку – нужно было зашивать рану, нанесенную топором незадачливого лесоруба.
Сербин затосковал… Время уходило, а Сердюк продолжал безнаказанно творить свой кровавый промысел… А он, Сербин, лежал беспомощный и слабый в койке и даже на ноги встать не мог… Это угнетало его больше всего и лишало душевного покоя. И лишь присутствие Фросеньки помогало ему бороться с тоской и угнетенным состоянием души.
Доктор до темна занимался с больными, и Фрося постоянно была при нем. Сербин дотянулся до лампы и, выкрутив фитиль, зажег ее, осветив палату мерцающим желтоватым светом. Отрегулировав пламя, он поставил лампу на тумбочку и… вдруг почувствовал на себе пронзительный взгляд… Ошибиться он не мог – годы, проведенные в пластунах, выработали в нем безошибочный рефлекс – всегда чувствовать присутствие чужого, опасного человека. Чувствовать его взгляд, даже через препятствие…
Он, не поворачивая головы, краем глаза осмотрел окна и сразу понял, откуда исходит опасность. Он знал, что за этим окном стоит невысокая, скособоченная крестьянская хата, а за нею расположен невысокий увал. Вот с увала и велось наблюдение за его окном…
Сербин прикрутил фитиль, погрузив палату в полумрак…
Тихо вошла Фросенька, и устало присела на табурет у его койки.
- Ой, Ленечка, как же я устала… - сказала она и потянулась к лампе.
И вдруг в окно кто-то тихонько постучал…
- Ой, кто там? – вскрикнула девушка испуганно.
- Молчи! – рявкнул Сербин и одной рукой (откуда силы взялись?) сдернул ее с табурета на пол. Резко рванув ее койку к себе, он накрыл ею девушку и смахнул с тумбочки на пол керосиновую лампу, которая лопнула с громким треском. Ему пришлось спуститься на пол и присесть за тумбочку. Выдвинув ящик тумбочки, в котором лежали патроны, он лихорадочно набивал барабаны, уже осознавая, что бандиты уничтожили охрану и окружили больницу.
В окно снова постучали…. Внезапно оконное стекло разлетелось вдребезги, выбитое ударом приклада.
